Ледяное сердце Златовера

— Зачем тебе гоблин, Салазани? — хрипло спросил он, надеясь на уверения, что ему не грозит потеря, более страшная, чем потеря жизни и личности. Иногда, когда это ее забавляло, она так и делала.

— А зачем мне ты? — мурлыкнула она.

На бледность Йостура лег голубоватый оттенок. «Интересно, — мимолетно подумала она, — а гоблин в подобной ситуации побагровеет?»

— Поручи заниматься громилой кому-нибудь другому, — твердо, как ему казалось, заявил возница.

— Я поручаю это ТЕБЕ, — в ее нежном альте твердости было куда больше, словно наковальня таилась под бархатным покрывалом. — И если на нем будут физические повреждения… или разморозка пройдет не так, как надо… ты сам займешь его место… хм… в галерее моих скульптур.

Йостур поклонился. Салазани поглядела на него с интересом: она видела, что угроза не произвела на него действия. Скорее, он смирялся, сохраняя достоинство и Королева взяла это на заметку.

* * *

Удылгуб шагал по коридорам дворца, причудливым, как внутренность витой морской раковины. Стены коридоров были полупрозрачны, выплавлены в толще льда, и иногда краем глаза он замечал по ту сторону движение легких теней, но, сказать по правде, не был уверен в том, что они ему не мерещатся. Его шатало, и он все еще испытывал слабые позывы к тошноте — последствия быстрой разморозки. Он провалялся в анабиозе несколько лет, и, разумеется, до пробуждения даже не предполагал, что был мертв. Ну, или почти мертв. Кровь еще слишком медленно циркулировала в жилах, плохо согревая тело, и все его реакции были заторможены. Впрочем, он сообразил, что ссылаясь на это, может выиграть некоторое время для оценки обстановки.

Впереди маячила спина карлика, указывавшего ему дорогу. Тот шагал, как ему чудилось, размашисто и нервно, но длинноногий Удылгуб был на этот счет иного мнения, а потому у него нашлось время обратить внимание на себя.

Ему дали здесь другую одежду: алую тунику до колен, отделанную золотой каймой, в тон каймы — сандалии, а поверх всего — вишневый плащ. Сочетание цветов ему понравилось, правда, он не возражал бы, если бы в его туалете было что-нибудь черное: сочетание красного и черного считается традиционным для этой породы. Впрочем, гоблин был более или менее равнодушен к своему внешнему облику, он никогда не претендовал на привлекательность, разве что в своем кругу. Ну а с этими Могущественными он уже совсем позабыл о своем круге и своих корнях.

У него было несколько минут, чтобы разглядеть себя в зеркале, прежде чем Йостур потащил его к своей госпоже. Кто-то позаботился расчесать его рыжие курчавые волосы, и щетина на лице была такой, словно он не брился два-три дня, а не провалялся забытым в морозилке несколько лет. Алая лента прикрывала шрам на месте потерянного в одной из схваток предыдущей сказки глаза. Покрытые короткой редкой шерстью руки и ноги Удылгуба были обнажены, и дюжина серебряных браслетов, охватывавших их и подчеркивающих его чудовищную мускулатуру, осталась на месте, чем немало обнадежила хозяина: Удылгуб придавал им мистическое значение. Изысканным хозяевам все эти чеканные побрякушки показались, должно быть, уместным дополнением к колоритной внешности… пленника?.. гостя?.. игрушки? Удылгуб не мог пока определить, кем считать себя здесь. Черный принц, которому он служил до сих пор, использовал его, но он, по крайней мере, всегда говорил, куда идти и что там делать. Разморозивший его карлик не сказал ни слова, и Удылгуб заподозрил, что этот тип вовсе лишен языка. Впрочем, его это не касалось. Или касалось? Ни одно данное не следует упускать из виду, если пытаешься на основе их совокупности ориентироваться в ситуации в следующий момент. Удылгуб понимал это и без знакомства с теорией Максвелла, хотя с другой стороны он был убежденным фаталистом.

Карлик распахнул перед ним створки высокой двери, покрытые позолоченной лепниной, и Удылгуб вступил в просторную пустую залу.

Пол под его ногами был выложен молочно-белой плиткой со слабым эффектом отражения и устлан пурпурной ковровой дорожкой. Стены были такими же, а потолок представлял собою сложную паутинчатую структуру, в ячейки которой были вмонтированы зеркала. Удылгуб увидел в них свое перевернутое отражение и сообразил, что так зала кажется в два раза выше. Впрочем, даже ее истинные размеры были весьма впечатляющи, а гуляющий здесь сквозняк и его дубленую кожу заставил покрыться крупными мурашками.

Окно по правую руку от него было распахнуто, и Удылгуб, бросивший туда взгляд, увидел тянущуюся вдоль наружной стены балюстраду, а под ней и за ней до самого горизонта — чуть вздымающиеся под ветром и распластывающиеся под собственной тяжестью черные горы воды, все в пене и ледяном крошеве.

Впрочем, зала не была пуста. На звук их шагов, многократно усиленный акустикой этого странного помещения, развернулось массивное кресло-трон, ранее стоявшее к ним облицованной плиткой спинкой, слившейся с отделкой стен, а потому не замеченное Удылгубом раньше. И зала для Удылгуба вдруг перестала быть пустой.