Ледяное забвение

В горах Гюнтеру хватало безрассудства и смелости пройти без страховки отвесную стену, с которой в любую секунду он мог сорваться в пропасть. Но то в горах, где он полной грудью вдыхал пьянящий воздух абсолютной свободы. Стоило же спуститься в долину, и в воздухе сразу начинало ощущаться что-то давящее, тяжелое, что зависело не только от погоды. В преддверии прихода нацистов к власти общественная атмосфера в гитлеровской Германии стала такой ядовитой и удушливой, что трудно было дышать. Появилось что-то пугающе новое в той внезапной непримиримости и готовности к ненависти, которая вспыхивала в политических спорах рядовых обывателей.

Как профессиональный гид, Гюнтер проводил больше времени в горах, чем на равнине, и старался держаться подальше от политики, но теперь его аполитичность могла быть воспринята как политическая демонстрация против воцарившегося в Германии гитлеровского режима. И как бы он ни отгораживался своей аполитичностью от наступивших реалий, в повседневной жизни никуда от нацистов было не деться. Их грязно-коричневая форма, их марши и факельные шествия под вопли «Хайль!», озлобленные, тупые морды подонков из СА заполонили улицы, на которых представители этого кровожадного плебса чувствовали себя хозяевами жизни. «Коричневорубашечники», наделенные полномочиями как «вспомогательные отряды полиции», могли вломиться ночью в твой дом и отволочь беззащитных сонных людей в пыточные подвалы. Бандиты и убийцы из СА унижали, арестовывали и убивали без суда, а рейхсканцлер Гитлер, отличавшийся чрезвычайной грубостью речей, мог теперь ежедневно с неприкрытой жестокостью публично обрушивать на евреев совершенно дикие, бредовые оскорбления и небывало жуткие угрозы. И вся эта дикость воспринималась миллионами немцев как должное, ведь они верили, что только фюрер способен вызволить Германию из тисков экономического кризиса, превратившего почти пять миллионов человек в безработных.

Гюнтер, к своему стыду, спасовал перед нацистами при первом же с ними столкновении, когда штурмовики ворвались в библиотеку с воплями «Хайль Гитлер!» и потребовали, чтобы «неарийцы» немедленно освободили помещение.

У Гюнтера к горлу подкатил неприятный комок. Что он мог сделать против этой банды головорезов? Как ему сохранить собственное достоинство? Дабы игнорировать бесцеремонно вторгшихся в читальный зал «коричневорубашечников», он потупил глаза и уставился в раскрытую перед ним книгу. Когда штурмовик добрался до него и в упор спросил: «Вы ариец?», Гюнтер, ни секунды не раздумывая, ответил: «Да!» — хотя сам не придавал этому никакого значения. Вопрошавший, изучающе взглянув на его безупречной формы нос, ретировался. И лишь мгновение спустя Гюнтер осознал, какое он сейчас испытал унижение. Ради того чтобы нацисты оставили его в покое, он ничтоже сумняшеся прогнулся перед каким-то коричневым ублюдком, не имеющим права задавать ему подобные вопросы. Гюнтер сам от себя не ожидал, что проявит такое малодушие перед лицом ненавистного ему врага. Его самолюбие потерпело сокрушительное поражение, от которого он вряд ли теперь сможет оправиться.

Обуреваемый приступами самобичевания, он вышел на улицу. Побродил бесцельно по Берлину, жизнь в котором, казалось, почти не изменилась в первые месяцы нацистского господства. Беззаботно фланирующие по улицам горожане, переполненные кинозалы, театры, кафе, танцующие пары в садах и на танцплощадках — все это создавало иллюзию нормальной жизни. Дабы отвлечься от мрачных мыслей о пережитом личном позоре, Гюнтер направился в литературное кабаре «Katakombe». На сцене этого маленького ресторанчика в непринужденной обстановке выступали со стихами, пародиями, песенками и скетчами их авторы-исполнители. Вел вечер популярный в Берлине конферансье Вернер Финк, прославившийся своими дерзкими шутками в адрес нацистов. Причем он делал это настолько тонко, виртуозно используя в своих каламбурах игру слов, что власти пока затруднялись его прищучить. Жало его иронии было предусмотрительно скрыто, иначе не сносить бы ему головы.

Маленького роста, с добродушным лицом, Финк вовсе не походил на героя, и этот маленький человек, природной сутью которого была беззлобная доброта, имел подлинное мужество не скрывать своих убеждений. Он не боялся говорить о нацистских лидерах в столице гитлеровской Германии, заставляя информаторов гестапо записывать каждое его слово. В репризах Финка упоминались концлагеря, обыски, аресты и накрывший Германию всеобщий страх. Его насмешки по этому поводу были несказанно печальными, и в то же время они приносили зрителям утешение.