Ледяное забвение

Для арестованного по тому же делу Игоря Еремина известие о самоубийстве коллеги было как гром среди ясного неба, которое он теперь видел только в клеточку во время коротких прогулок по тюремному дворику — бетонному мешку с двойной решеткой вместо крыши. Первое, что пришло в голову, была мысль о том, что Пашу убили, потому как не из-за чего ему было сводить счеты с жизнью. Сокамерники же Еремина, среди которых были весьма колоритные особи (чего только стоил особо опасный рецидивист по кличке Гвоздь, полжизни проведший за решеткой) и с которыми он поделился своими сомнениями, в убийство его «подельника» не верили.

— Да сам он вскрылся, — убеждал его Гвоздь. — Если б твоего ментовского кореша заказали, кровищу разводить не стали бы, а по-тихому петлю ему на шею накинули бы, за ноги чуток придержали, чтоб не дергался, и поди докажи потом, что он не сам в петлю полез, — со знанием дела заметил он.

— Может быть, может быть… — думая о своем, протянул Игорь.

Если Купреянов таки сам наложил на себя руки, то напрашивалось одно-единственное объяснение — он действительно имел какое-то отношение к инкриминируемому им заказному убийству. Игорь кадр за кадром мысленно прокрутил события того дня, однако ничего подозрительного в поведении своего напарника не припомнил. Купреянов за пару минут до снайперского выстрела попросил его включить видеокамеру, но особо не настаивал. Естественной выглядела и его инициатива задержать киллера по горячим следам. Только вот руководил им в тот момент профессиональный азарт или умысел отвлечь на себя внимание, чтобы дать возможность уйти снайперу незамеченным, однозначно ответить на этот вопрос Игорь не мог. После самоубийства Купреянова ничего нельзя было исключать. По сути, Игорь знал о нем не так уж много: до того как стать частным сыщиком, Павел работал в уголовном розыске, а значит, по долгу службы имел дело с преступным миром, — и кто знает, только ли служебными были эти дела?

Как журналист, специализировавшийся на криминальной тематике, в своих публикациях Игорь разоблачал оборотней в погонах и судейских мантиях. И у него не было сомнений в том, что любой мент, прокурор или судья хоть раз в жизни, да брал взятки, а значит, совершал должностное преступление, потому он не стал бы сейчас ручаться ни за отставного майора милиции Купреянова, ни за бывшего капитана милиции Ладогина. Игорю не хотелось верить в то, что они «оборотни», но у каждого своя цена, а за убийство владельца рынка «Восточный» им, видимо, предложили такую сумму, что бывшие менты не смогли от такого предложения отказаться.

Вечером арестанта Еремина вызвали «без вещей на выход» и отвели в следственный кабинет СИЗО, в котором его ожидал следователь прокуратуры Ползучев. «Важняк» был на удивление вежлив и участлив. Заботливо интересовался здоровьем своего подследственного, нет ли у него каких-либо претензий к условиям содержания?

Памятуя главную арестантскую заповедь «Не верь! Не бойся! Не проси!» (будешь должен), Игорь жаловаться следователю на условия содержания не стал. Сидел он в «тройнике», камере усиленной изоляции для особо опасных подследственных, рассчитанной на трех арестантов. В их «тройнике», правда, было шесть нар и такое же количество сидельцев. Старожилы говорили, что в «тройник» могут набить до десяти арестантов, и все же это было лучше, чем сидеть в общей «хате», где в немыслимой духоте и испарениях немытых тел томилось несколько десятков человек, которым из-за нехватки свободных нар приходилось спать по очереди. «Тройники» в сравнении с «общими» можно было считать номерами люкс, и Игорю грех было жаловаться, что он попал в такую «хату». Здесь он открыл для себя тюремную закономерность — чем круче статья, тем интереснее компания. За тупой гоп-стоп попадешь в «общую» и будешь париться в обществе дебильных отморозков и конченых наркош, с которыми и поговорить-то не о чем. Заехав же по особо тяжелым статьям, предусматривающим от «червонца» до пожизненного, можно быть уверенным, что скучно с таким контингентом в «хате» не будет.

Игорю в этом плане, можно сказать, повезло. Тот же Гвоздь, известный в уголовной среде лагерный «отрицала», своего рода последний из тюремных могикан, свято чтивший тюремные традиции, поведал такую историю своей жизни, что хоть книгу о нем пиши. Рассказал ему Игорь и о своей «делюге». Лагерный «отрицала» признавал, что, если ментам что-то надо, они выбьют «чистосердечное» какое захотят, только предупредил, что обратного хода тут не бывает. Мол, менты с прокурорами и судьями заодно, и будь ты хоть трижды невиновен, судья поверит ментам, а не подсудимому. К мнению матерого уголовника стоило, конечно, прислушаться, но Игорь был уверен, что в любой момент сможет доказать свою невиновность, поскольку это же очевидно. Посчитав, что такой момент сейчас наступил (пыткам в УБОПе он предпочел тюремную «романтику», которой уже был сыт по горло), Еремин заявил «важняку», что отказывается от ранее данного «чистосердечного признания», которое подписал в УБОПе под угрозой пыток.