Ледяной город

«Ледяной город I»: пролог

Сегодня приходила девушка со светло-русыми волосами и острым подбородком, назвалась журналисткой. Она будто бы пишет заметки по истории Лагеря Вечной Жизни для отдела местных новостей газеты. По ее словам, люди снова интересуются коммунами из-за того массового самоубийства в Гвиане.[16]

Потом она неожиданно перешла к финалу всех этих событий: 1963 год, гибель людей, начиная с моего отца. Разве можно ее осуждать? Какой журналист не надеется найти за кулисами любой истории шантаж, секс и убийство?

В какой-то момент я подумал: не кроется ли за этим личный интерес? Может, она — дочь Кэтлин? Что-то в ее взгляде напоминало Кэтлин, этого сбрендившего эльфа.

Я приготовил ей кофе, но она не стала пить. Я показал ей отцовскую фотографию тех лет, когда он был намного моложе меня сегодняшнего, и снимок для журнала: брат Исайя стоит под ярким солнцем. Я спросил ее: согласилась бы она жить вечно, представься такая возможность? Но ответа не получил.

— Расскажите про Максвелла Лейна, — попросила она. — Ведь это вы наняли его, так?

Узнать об этом она никак не могла.

Обычно меня много спрашивают про Максвелла Лейна. У меня есть стандартные ответы, записанные и заученные. Но я никогда никому не говорил, что именно я привел Максвелла в Лагерь Вечной Жизни.

Все последние годы я заваливал себя работой, чтобы забыть об этом. Я сказал девушке, что это неправда, и указал ей на дверь. И вот я остался наедине с остывшим кофе, запахом лавандовой воды и сигаретами. Теперь я ничем не могу отгородиться от воспоминаний.

(2)

На следующий день пошел дождь — не ливневый, а куда более редкий, но достаточно громкий, чтобы перекрыть шум океана: Рима осознала это при пробуждении. Она не могла вспомнить, что ей снилось, но сны были плохими; вместо облегчения, как это бывает с большинством людей, она испытала прилив дурного настроения. Ее истинная жизнь была такова — одиночество, заброшенность, неправильные люди вокруг, и ничего не поделать с этим. Но это не означало, что сны непременно должны быть плохими. Рима решила оставаться в постели, пока голод не станет невыносимым.

Часы в прихожей пробили четверть часа, половину, три четверти. Рима услышала лай спускающихся по лестнице собак, затем где-то в глубине дома раздался приглушенный звонок телефона. Стук экологически чистых деревянных сабо в прихожей. Три несильных удара в Римину дверь.

Стучала Тильда, которая вошла и заговорила оживленно, но при этом как бы оправдываясь. Как выяснилось, звонила Скорч, которая то ли простудилась, то ли загрипповала, в университете творилось что-то ужасное, и по такой погоде она не могла выгуливать собак. Она очень, очень извинялась. Коди тоже не мог заняться собаками по причине экзамена, а об Аддисон, естественно, речь даже не шла; она уже принялась за работу. У самой же Тильды был назначен прием у зубного — бездомная жизнь плохо отражается на зубах, — на который она уже немного опаздывала и при дальнейшей задержке могла опоздать совсем, причем платить пришлось бы все равно, а нового визита Тильда еще долго не смогла бы себе позволить.

Собаки терпеть не могут долго гулять под дождем, заставить их можно только силой. Как Рима — не очень против их выгулять? Можно взять дождевую шляпу, которая висит на кухонной двери, и пластиковые пакеты на буфете.

— Просто дайте им несколько минут побегать, — сказала Тильда, — а потом они замерзнут и запросятся домой.