Ледяной клад

- Понимаешь, - зашептал он, захлебываясь в злой скороговорке, понимаешь, если ты ее не оставишь, я не знаю... Ну чего, чего ты к ней привязался?.. Совесть надо... Какая муха тебя... Ведь сам же ты... сам первый начал... Свинья! Подумай: зашел человек... Помочь бы ему... пожалеть...

Слова у него срывались путано, беспорядочно и, главное, Максим это чувствовал - совсем не те, какие следовало бы сказать. Ему сейчас захотелось пронзить, прошить насквозь Михаила, заставить его вскочить с постели и закричать: "Ну, понял я, понял! Не буду! Простите!" А не так - схватиться с ним в открытой драке! Он уже не мог управлять собою: в глазах Фени он не может, никак не может остаться другом Михаила, если тот честно не попросит прощения. А Михаил, уткнувшись в подушку, журчал тихим смешком. Максим тряс его за плечи.

- Я ведь тебе говорю! Тебе! Ты слышишь? Ты поним...

И вдруг осекся. Быстро повернулся в постели и Михаил. Оба они услыхали, как хлопнула дверь.

Фени в избе не было. У порога таяли дымки морозного воздуха и медленно оседала, сбитая с притолоки, серебристая пыль. А через минуту за стеной заскрипели, защелкали лыжи.

- Добился? - глухо, с угрозой спросил Максим. - Этого, свинья, ты и хотел? Иди теперь, догоняй снова!

- Да что ты мне спать не даешь? Что ты все крутишься возле меня? - в свою очередь спросил Михаил, но совершенно равнодушно, устало растягивая слова. - Макся! Или ты не видал никогда, как норовистых лошадей объезжают? Я же эту Федосью с первого момента, с первого дыхания понял. Уросная лошадка! Так чего бы я стал перед ней рассыпаться вроде тебя? Давай, Макся, гаси лампу и ложись на мою постель. Пусть она теперь поежится на голом топчане.

- Да ты... ты не понял, что ли? Ведь ушла она снова! Слышишь? Лыжи надела опять и пошла...

За окнами звонко похрустывали сугробы.

- Почему не понял? Все понял, - зевнул Михаил. - Говорят тебе: гаси лампу. Ушла - придет. Надоела мне вся эта петрушка. Я спать хочу.

- Так ты не пойдешь?! Ну, тогда я сам...

Михаил неторопливо встал с постели, подошел к столу, протянул к лампе согнутую корытцем в ладони руку и сильно дунул. В избе сразу стало темно и как-то глухо. Только узкие багровые полосы пробивались сквозь отверстия в дверце печки и вздрагивали на полу.

- Вот так, - сказал Михаил и улегся снова, уже на свою койку. - Макся, а спички ты не ищи, я спрятал их у себя.

Натыкаясь впотьмах на дрова, на скамейки, Максим молча пробирался в угол, где висела на гвозде верхняя одежда. Нужно немедленно, сейчас же бежать за Феней, пока девушка не ушла далеко. Если она и во второй раз на это решилась, так, конечно, не с тем, чтобы самой же вернуться! Даже он-то, Максим, как теперь ее убедит? Есть ведь предел человеческому терпенью. И чего это Мишка сегодня взбесился? Такого прежде с ним никогда не бывало...

Максим одевался, но очень мешкото, быстрее никак не выходило, ему не подчинялись пальцы, которые раздуло нарывом, взбугрившим и всю кисть руки. Он одевался, думая, как же пристегнет на морозе лыжи и как побежит, отталкиваясь только одной палкой. Одевался, вполголоса неистово ругая Михаила, притихшего на койке, и вслушиваясь, как ходко удаляется Феня.

- Мишка! Да встань же ты, застегни хоть крючки. Ну не могу сам!

Не дождался. Ощупывая руками стены, пошел к нему.

- Стой! - вдруг закричал Михаил. - Ага! Я говорил...

И действительно, далекое поскрипывание лыж на снегу вдруг оборвалось. Похоже, человек остановился и раздумывает, что ему делать: идти вперед или свернуть направо, налево... Перед Максимом будто раздвинулась стена дома и открылся залитый лунным светом окраек поляны, за которой черной стеной подымалась тайга, вся в блестках сухого куржака, беспрерывно летящего на землю с неба. По звукам, вновь возникшим после короткой заминки, он понял, зрительно представил себе, как девушка нерешительно переступает, топчется на одном месте, топчется и наконец делает разворот, идет обратно...

- Макся, ложись, - требовательно позвал Михаил. - Ложись. Ну!

...Феня вошла в тихую, темную избу. Свежий, холодный воздух, ворвавшийся за нею, заставил ярче вспыхнуть догорающие в печи дрова. Осторожно ступая, она приблизилась к столу, бесшумно ощупала его весь, нагнулась и также легко стала шарить руками по полу возле стола, у печки, всюду, где она раздевалась во второй раз. Иногда ей на лицо падали красно-желтые пятна - отблески из печи, и Максим видел, в какую жесткую, резкую линию сдвинуты у нее брови. Должно быть, она что-то очень важное потеряла или забыла. Не потому ли только она и вернулась? Но девушка не окликала никого, не спрашивала, ползала по полу молча. А Максим притаился на своей койке, как был в верхней одежде, в шапке, держа на коленях меховые рукавицы, и решал: если Феня разыщет то, что она здесь забыла, и вздумает снова уйти, он ей этого сделать не даст. Ни за что не даст!

Михаил похрапывал, прикидываясь, будто давно уже заснул.