Ледяной клад

После Читаута Ингут показался Михаилу совсем узеньким, он перемахнул его одним дыханием и вылетел на косогор, прямо к домику, где так еще недавно жили они с Максимом. Ингут не дымился текучей наледью, как в ту ночь, когда к ним забрела Федосья, не сыпались с неба легкие, светлые блестки изморози, и луна не печатала под деревьями узорчатых, резких теней. Весь снег кругом, все следы возле домика сейчас были уже не те, а новые, и вместо аккуратной поленницы дров у крыльца - Максимово хозяйство - лежало длинное сухостойное бревно, от которого отпиливали чурбаны и кололи их, должно быть, только в меру потребности. Навалясь на скрещенные лыжные палки, Михаил стоял на поляне и вглядывался, отмечал самые различные, самые мелкие перемены. И все они казались ему ненужными и обидными.

Тишина. Даже слабый дымок не вьется над трубой. Спят хозяева.

Да-а... Здесь спокойнее было житьишко. Не насчет работы. Работу подай руки просят. Спокойнее для души. Сейчас с Максей они, пожалуй, еще не спали бы, калили печку, чтобы кончики ушей пощипывало от жары, варили бы картошку на ужин и трепали языками о чем придется: об "Аэлите", о "Трех мушкетерах", о розах в парке Махачкалы, о камчатских вулканах и о строительстве Кара-Кумского канала. Эх, и дали же маху они с этим рейдом! Попали туда, как караси на горячую сковородку.

Он постоял еще немного возле домика. На свежем, непритоптанном снегу концом лыжной палки расчеркнулся "Мих. Куренчанин", подумал, прибавил "Макс. Петухов" и тут же стер, загладил Максимову фамилию. Не потому, что в этот час отрекся от друга, а следуя правилу - кто был, тот и расписывается. И все же ему неприятно было смотреть теперь на рыхлую снежную полоску.

- Черт Макся! - с досадой сказал Михаил. И тихо покатился на лыжах.

Он хотел спуститься к Ингуту напрямую, через кусты, через бугристые, рубчатые наплывы застывших у берега ключевых наледей, и уже там, на реке, выйти на прежнюю дорогу. Но почему-то тот же загадочный ньютонов закон заставил его повернуть направо, в глухо чернеющую тайгу, к тому месту, где он в первый раз нагнал "дуру Федосью" и заставил вернуться в тепло.

Может быть, он просто еще не набегался, не просветлилась как следует голова, и ярость, злость на все, что было связано с сегодняшним вечером, убавились мало. Может быть, ему захотелось проверить, далеко ли успела Федосья тогда отойти. Может быть, захотелось еще раз взглянуть на бывший "свой" домик издали, с той стороны. Так или иначе, но, опять постепенно набавляя шагу, Михаил двинулся в глубь тайги, с каким-то радостным для себя интересом отмечая, что тот, давний след еще достаточно хорошо различим.

Вот тут он дал Федосье трепку. Примяты и сломаны молодые сосенки. Он тогда схватил девчонку просто за воротник и поддал коленом.

А вон подальше опять потянулся в снегу неглубокий желобок и снова поломаны молодые сосенки. Это Федосья топталась уже одна, спохватившись, что потерялись где-то ее тетрадки.

А ей-богу, ловко он тогда ее обыграл!

Ну, а где же третий след, тот, на котором уже она его обыграла? Вытащила у него из-под подушки свои тетрадки и ушла такой же вот ночью, лишь при луне, чтобы к черту замерзнуть за Каменной падью.

Михаил отыскал третий след и покатился по нему, чувствуя, как свободно бежится по затвердевшей, старой лыжне. Ночь смыкала деревья в плотный круг, но по мере того как Михаил продвигался вперед, отступало и это глухое кольцо. Словно под лучом маленького потайного фонаря - под слабым светом мерцающих звезд Михаил все время видел на пять-шесть шагов перед собой настойчиво манящий желобок, продавленный в снежных сугробах. Можно было бежать по нему, ни о чем не думая. Михаил наслаждался быстрым движением, колючим холодком куржака, который ему бросали прямо в лицо с низких ветвей посохшие от мороза кустарники. Зачем он пошел по этому следу, уводящему его все дальше и дальше от прямой дороги на рейд, Михаил не ответил бы. Ему нужно было просто бежать и бежать. Но почему-то если бежать, - так лучше именно по этому следу.

Остановился он только у спуска в Каменную падь, открывшуюся перед ним глубокой темной чашей, по другую сторону которой, едва различимые в ночи, дыбились скалистые обрывы. Михаил стоял у самой кромки головоломного спуска. Еще два шага вперед - и уже не удержишься, не остановишь бег до самого низа пади. А тогда придется брести к тем дальним скалам и обрывам и весь остальной путь будет тот же, каким они шли когда-то с Федосьей.

Но можно повернуть назад и часа через два быть дома.

Михаил пренебрежительно скривил губы, сделал два шага вперед и полетел, увлекая за собой тучи снежной пыли.