Ледяной укус

Я даже не сразу поняла, о чем она толкует. Но потом до меня дошло: обезглавив двух стригоев, я заработала две татуировки в виде молнии. Мои первые. Я была ошеломлена. Всю жизнь, думая о себе в будущем исключительно как о страже, я предвкушала получение этих знаков. Воспринимала их как символы почета. Но теперь? Теперь они, главным образом, станут напоминанием о том, что я хотела забыть.

Церемония происходила в здании стражей, в большом зале, используемом для собраний и банкетов. Ничего общего с огромным обеденным залом на лыжной базе – все сугубо функционально, практично; в общем, отвечало духу стражей. Голубовато-серый ковер, без ворса, тканый. Белые стены с черно-белыми фотографиями Академии Святого Владимира в разные периоды ее существования. Никаких других украшений или фанфар, и тем не менее торжественность, даже мощь момента ощущалась. Присутствовали все стражи кампуса – кроме новичков. Они ходили по залу, собираясь группками, но почти не разговаривая. Когда церемония началась, они безо всяких указаний выстроились рядами, не спуская с меня взглядов.

Я сидела на стуле в углу зала, наклонившись вперед и, соответственно, свесив на лицо волосы. За моей спиной страж по имени Лионель поднес татуировочную иглу к шее. Я знала его все время, что была в Академии, но никогда не предполагала, что именно он наносит знаки молнии.

Прежде чем начать, он негромко переговорил с моей матерью и Альбертой.

– У нее нет знака обещания, – сказал он. – Она ведь еще не закончила школу.

– Такое бывает, – ответила Альберта. – Она убила двоих. Делай молнии, а знак обещания она получит позже.

Я, в общем-то, регулярно загоняю себя в ситуации, когда испытываю боль, и никак не ожидала, что нанесение татуировок – такое мучительное дело. Но прикусила губы и не издала ни звука, пока Лионель делал свое дело. Процесс, казалось, длился целую вечность. Покончив с ним, Лионель протянул мне два зеркала, и не без труда я ухитрилась увидеть свою шею сзади. Там, на покрасневшей и чувствительной коже, появились теперь два крошечных черных знака, бок о бок. Слово «молния» мы произносим по-русски, но знаем, что оно означает: именно это и символизировала зазубренная форма знаков. Два знака: один за Исайю, второй за Елену.

После того как я рассмотрела их, Лионель наложил мне на шею повязку и проинструктировал, как ухаживать за ними, пока они не заживут. Бо́льшую часть советов я пропустила мимо ушей, но решила, что смогу переспросить позже. Я все еще была в некотором роде в шоке от происшедшего. Потом все собравшиеся в зале стражи подходили ко мне по одному и выражали свое расположение – объятием, поцелуем в щеку или добрыми словами.

– Приветствуем тебя в наших рядах, – произнесла Альберта и крепко обняла меня.

Ее загрубелое лицо приобрело необычно мягкое выражение. Когда подошла очередь Дмитрия, он не сказал ни слова, но, как обычно, его глаза выражали все – и гордость, и нежность; я с трудом сдержала слезы. Он мягко коснулся моей щеки, кивнул и отошел. Когда Стэн – инструктор, с которым я имела стычки с самого первого моего дня в Академии, – обнял меня и сказал: «Теперь ты одна из нас. Я всегда знал, что ты будешь среди лучших», – я чуть не потеряла сознание.

А потом, когда ко мне подошла мать, я, как ни старалась, не смогла сдержать слез. Она вытерла их и мягко провела пальцами по моей шее.

– Никогда не забывай, – сказала она.

Никто не поздравлял меня, и я была рада.

Смерть – не то, из-за чего можно приходить в восторг.

Когда все закончилось, настала очередь угощения. Я подошла к сервировочному столу и положила себе на тарелку миниатюрные тарталетки с фетой и кусок мангового пудинга. Съела все, практически не чувствуя вкуса пищи, и отвечала на вопросы, наполовину не осознавая, что говорю. Я была «робот Роза», выполняющий то, что от него ждут. Кожа на шее горела от татуировок, а внутренним взором я все время видела голубые глаза Мейсона и красные Исайи.

Меня не покидало чувство вины за то, что я не в состоянии по-настоящему радоваться в свой Большой День, но испытала облегчение, когда наконец люди начали расходиться. Уходя, они говорили слова прощания, и тут ко мне подошла мать. Если не считать сказанного на сегодняшней церемонии, мы мало с ней разговаривали с того момента, как я разрыдалась в самолете. Я все еще испытывала по этому поводу какое-то странное чувство… и отчасти смущение. Она никогда не упоминала о том случае, и все же природа наших взаимоотношений совсем чуть-чуть, но изменилась. Мы не стали близкими друзьями… но и врагами больше не были.

– Лорд Селски скоро уезжает, – сообщила она, когда мы стояли у входа в здание неподалеку от того места, где я накричала на нее в тот первый день, когда мы разговаривали. – Значит, и я тоже.

– Понимаю.