Ледяной ветер азарта

Да, правильно, однажды во время пирушки в общежитии ему принесли открытку. Коллектив неизвестного учреждения поздравлял Панюшкина с каким-то праздником и желал больших успехов в общественной и личной жизни. Открытка была без обратного адреса, но Колька узнал почерк. В тот вечер он был мало похож на самого себя – хохотал, куролесил, затевал игры, а уединившись, снова и снова вчитывался к шутливый и такой нешуточный для него текст открытки. На следующее утро он позвонил по телефону, который все еще помнил.

– Я знала, что ты позвонишь, – сказала Ирка. – Как поживаешь? Что-то давно в гости не заходил? Жениться не собираешься?

– К тому идет, – ответил он на последний вопрос, понимая, что только этот вопрос она и задала.

– Вот как... – проговорила Ирка растерянно. И повторила: – Вот как...

Она смотрела на Кольку из дырявого диска аппарата, из окна соседнего дома, из проезжающей мимо машины... Колька не мог с собой ничего поделать: хотя прошел год после свадьбы, до сих пор он чувствовал странную зависимость от нее.

– Завтра уезжаю в командировку, – сказала Ирка. – В Орехово... Есть такой небольшой районный городишко...

– Знаю, – ответил Колька. – Надолго?

– Дней на десять.

– Надо же, – проговорил он, чувствуя, что нервный озноб охватил его. – Надо же... А у меня тоже намечается командировка в Орехово... Дня через три. – сказал он, с трудом выговаривая слова.

– А тебя отпустят?? – спросила она.

– Это же командировка!

– Ах да... – сказала Ирка, и Колька понял, что она улыбается.

– Чем будешь там заниматься? – спросил он.

– А! – бросила она. – Глупостями. А ты?

– То же самое. Где остановишься?

– В гостинице.

– В какой?

– Коля, там одна гостиница, даже не гостиница, Дом приезжих. Это же Орехово.

В Доме приезжих, большой двухэтажной избе, было прохладно и сыро. Только что вымыли полы, и на крашеных досках кое-где остались маленькие лужицы воды. Десятиместный номер на втором этаже считался мужским, а такой же внизу обычно отводился женщинам. Кроме Кольки и Ирки, в Доме приезжих никого не было. Он поселился на втором этаже, а она – на первом. Кольке не удалось вырваться с работы через три дня, как обещал, и он приехал, когда командировка у Ирки заканчивалась.

Панюшкин и сейчас помнил этот день, этот свой рывок в несостоявшуюся судьбу.

Был свежий осенний день, ветер срывал с деревьев листья и нес их в овраг. Там протекал ручей, чистый и какой-то озабоченный. Ручей сверкал бликами синего неба. Колька бродил по школьному парку, и под ногами у него мягко шелестели листья. Потом в школе прозвенел звонок, и через несколько минут, бросаясь портфелями, сумками, шапками, мимо него пронеслась шумная ватага ореховских мальчишек. Они начали собирать листья, а когда получилась большая куча, подожгли ее. Потянуло дымом, тревожным осенним дымом, и с тех пор, чувствуя запах горящих листьев, Панюшкин невольно вспоминал школьный парк в том маленьком городишке.

Он увидел Ирку, лишь когда она тронула его сзади за руку. Стоя по щиколотку в листьях, Ирка смотрела на него новым незнакомым ему взглядом, она словно хотела что-то спросить – и не решалась. Потом Ирка улыбнулась почти как раньше, беззаботно, шало, чуть сморщив нос. И у Кольки опять защемило, заныло внутри, и снова пришла боль, которую он уже стал забывать.

– Зачем ты позвала меня? – спросил он хмуро.

– Соскучилась... Мне захотелось побыть с тобой... Не знаю, что это на меня нашло. Иногда хочется увидеть старых друзей, с которыми... связаны не самые худшие воспоминания.

– Да? А как быть с теми, с которыми связаны лучшие воспоминания?

– Не надо, Коля. Ты посмотри, какой дым идет... Подойдем поближе? Ты любишь запах дыма, такого вот, когда листья горят?

– Ничего запах, – ответил Колька. – А что твой муж, он все так же улыбается?

– Как? – Ирка настороженно посмотрела Кольке в глаза.

– У него улыбка, будто он вот-вот скажет нечто такое, от чего все покатятся со смеху... Но я так ни разу и не дождался.

– Я тоже, – тихо сказала Ирка. – А ты, ты все такой же?

– Нет. Уже не умею видеть других счастливее себя, не кусая при этом собственных локтей.

– Тебе незачем кусать локти, – сказала она тихо.

– Да? – Колька посмотрел на нее с удивлением. – Я правильно тебя понял?

– Да, – сказала она. И опять он увидел незнакомую ему улыбку, суховатую и трезвую. – Эх, Коля... Не хочу, чтобы ты думал, будто я приехала покаяться или что-то в этом роде, нет. Понимаешь, – она взглянула на него как-то беззащитно, – нет человека, которого можно хлопнуть по плечу и спросить... Как, мол, жизнь молодая? Понимаешь, не хочется постоянно думать над тем, умно ли говоришь, красиво ли сидишь, достаточно ли удобен случай, чтобы рассмеяться... Наверно, есть необходимость пыжиться на работе, взвешивать слова, придавать им общественное, социальное звучание... Но зачем все это дома?

– Кажется, я могу тебе помочь, – сказал Колька серьезно. – Хлопни меня по плечу и спроси о моей молодой жизни.

Они стояли рядом, плывущий над землей дым обтекал их, обволакивал, и тогда казалось, что они висят над землей, оторванные от нее.