Ледяные небеса

Сам я ни за что не спросил бы, но чтобы исполнить давнее желание брата, в первое послевоенное лето я напишу Крину еще раз и попрошу, чтобы он рассказал о последних днях Скотта. Пройдут месяцы, пока Крин пришлет открытку, месяцы, за которые Дэфидд исполнит другое свое желание и откроет авторемонтную мастерскую неподалеку от верфи «Александра Доке». На открытке Тома Крина изображен Анаскаул. Крин напишет, что он всегда будет восхищаться сэром Эрнестом. Но его любовь принадлежит только Скотту.

Этим дождливым летом моя сестра после долгих церемоний обручится с Бэйквеллом. Реджин выстоит перед всеми уловками и интригами своего брата, и ее сопротивление рухнет лишь тогда, когда Бэйки предложит ей усыновить Вилли-Мерса. Реджин призналась Бэйквеллу, что любит его лишь тогда, когда он настоял перед мистером Кляйном, предложившим ему совершить деловую поездку в Бостон, Мексику и Южную Америку, что он возьмет с собой ее и мальчика.

Шеклтона я увижу еще один раз.

Его книга «В южном направлении» о путешествии на «Эндьюрансе» увидит свет в 1919 году. За год он исколесит с презентациями книги Америку и Европу, пока в один из первых весенних дней не приедет наконец в Ньюпорт. Мы смешаемся со слушателями в заполненном едва наполовину зале. Я и господин в безупречном бело-синем костюме, то есть мой Бэйки (он всегда останется моим Бэйки), твердо решили, что дадим себя узнать только после того, как Шеклтон закончит свое выступление.

На нем отразились все трудности и проблемы по добыванию денег, чтобы вернуть долги за неудавшуюся экспедицию, путешествия через Анды, Аппалачи и Альпы, безрезультатные попытки доказать всем все и еще стать героем войны, и его распавшийся брак, его страсть к выпивке и приключениям, и ожирение, и его любовь к американке миссис Розалинд Четвинд. В свои сорок два года он выглядит на шестьдесят два. Но он все равно лучше, чем на борту «Джеймса Кэрда», когда он мучился от приступов ишиаса, которые, шутит он, таскал их за собой на буксире по всему миру.

Пока он читает, я думаю о Джоне Винсенте и пытаюсь представить себе, кого это чудовище еще не замучило. Что стало со Стивенсоном, который, без всяких сомнений, был настоящей крысой? Куда делся Холнесс? Жив ли еще Сторновэй? И вернулся ли Хау к своей Хелен и сыну, которого тоже зовут Уолтер.

— Шестьсот тридцать пять дней эти люди пробыли в ледяном плену, — говорит из зрительного зала дама в украшенной цветами шляпке. — Сколько им понадобится времени, сэр, чтобы суметь все это забыть?

Ответ Шеклтона приводит даму в замешательство, цветы на ее шляпке возмущенно трясутся.

— Лед, мадам, это воспоминание о воде, это не сама вода, этим он напоминает самочувствие столь многих людей.

У него нет времени, чтобы остаться и пообедать с нами. Завтра он должен быть в Кардиффе, послезавтра — в Суонси. Его радость снова увидеть меня и Бэйквелла при всей его усталости искренна и неподдельна, это видно по его лицу. После Уэльса в его программе стоит Ирландия, новая Ирландия, которая обрела независимость уже полтора года тому назад. У ожидающего его автомобиля с работающим мотором мы коротко говорим о пасхальном уикенде 1916 года, когда в Дублине было подавлено восстание. В тот момент мы шли на «Джеймсе Кэрде» с острова Элефант на Южную Георгию.

Он подает нам руку, потом кладет ее мне на плечо и садится в автомобиль. А чего я ждал?

Перспективы. Привязанности. И не пропадать!

Он знает это или чувствует. И в отличие от Крина, у которого есть на то свои причины, я не просто восхищаюсь им, я люблю его за то, что он не обращает наш союз против меня.

— Всего вам доброго, Мерс, — говорит он через открытое окно автомобиля. — Не забывайте, вашим спасением вы обязаны самому себе. Устраивайте свою жизнь. Но будьте уверены в том, что когда-нибудь я опять появлюсь и попрошу вас все отложить.

Мы идем через гавань, я — к моему велосипеду, который стоит у конторы, Бэйквелл — к своему автомобилю. Мы как будто должны удостовериться в том, что река все еще на месте, — нас тянет вниз, к Уску. Деревья на берегу все еще голые. Но птицы уже прилетели — стая зеленушек кружится в вечернем небе, усаживается на голые ветки платанов у воды и при каждом подозрительном шуме с недовольными криками взмывает вверх. На одно мгновение я снова оказываюсь в Лa-Боке и вижу из окна нашего пансиона голое дерево на пропахшей птичьим клеем улице, ведущей к гавани Буэнос-Айреса. Зеленушки летают, быстро порхая, а потом просто парят в потоках воздуха. Точно так же плавают тюлени.