Ледобой

Унд смотрел в серые глаза долго и пытливо, а хохот с вершины катился вниз, будто снежная лавина, грозя уничтожить. – Ты – человек, срубивший в поединке Брюнсдюра!? – Горюнд, сощурив глаза, играл желваками. – Немного найдется на свете людей, изукрашенных шрамами по лицу, ровно старики – морщинами. Я тебе верю, боян. Найдешь в Торжище Великом Раггеря-купца, его там всякий знает. Он мой брат. Отдашь сына ему. Выживу – заберу. Бреуске что-то строго наказал сыну, поднял на руки, обнял. Мальчишка крепился-крепился, но уж слишком много выпало маленькому поединщику этим вечером. Судьба целой дружины лежала на его плечах, а он не смог оставить их жить. И вот они уходят друг за другом, кричат в черное небо что-то дерзкое и веселое, громко смеются, перебивая зловещий смех, и прощаются с ним. Он не плачет, просто слезы сами бегут по чумазым щекам. И вовсе не трус, не побоится остаться один среди боянов. Так наказал отец. Оттниры по одному сходили в граппр. Второй оставят тут. Выгрести против шалого ветра на двух кораблях не получится. Глупое занятие тащить за собою бесполезный волок, тратить на жадность и без того скудные силы. Полуночники взялись за весла, грянули прощальную песню и, медленно выгребая в открытое море, развернулись и ушли в ночь. Вороток что-то втолковывал Гуську. Мальчишка хмурился, дулся, глядел исподлобья, мотал головой, прятал руки за спину. Вороток не сдавался, присел на корточки, горячо выговаривал маленькому воеводе гусей. Тот надул разбитые губы и щеки, глядел по-прежнему бычком, но головой мотать перестал. Наконец, тяжело вздохнул, кивнул Воротку и пошел вперед, – туда, где стоял покинутый Оддалис. Взял недавнего противника за рукав и потащил к воям. Бреускевич пятился спиной, не отрывая взгляда от моря, которое унесло во тьму отца и дружину. Слезы текли по щекам, размазывая грязь, мальчишка их даже не глотал. – По местам! – рявкнул Безрод. – За весла! Время не ждет! Гусек потащил Оддалиса в Улльгу. Вои мигом переправили мальчишек в ладью, – и сами по-одному неловко запрыгали на палубу. Разбились на две дружины, вторая дружина ушла на корабль видсдьяуров, к Моряю. На веслах отошли от скалы, подняли парус и забрали весла. Гюст поймал ветер, и Улльга медленно пошел прямиком в узкое каменное горло. Мимо уходил на разворот Моряй. Дадут боги, пройдут в расщелину без сучка, без задоринки. Гюст провел Улльгу в каменный пролом, оставив до гранитных стен по два шага с каждого боку. Граппр лениво ткнулся носом в тупик, а сзади вползал в спасительную щель Ювбеге, что вел Моряй. Гюст постоянно оглядывался назад и не сдерживал возгласов одобрения. Определенно, боянские боги вложили в парня душу погибшего граппра! Добрый вышел кормчий. Вои уже привязывали ладьи друг к другу и веревками распинали на береговых валунах. Не оборвал бы ветер крепеж. Затем все сошли на остров и в скальной пещере развели костры – с граппра, брошенного дружиной Бреуске, сняли несколько скамей. Быстро снесли на берег содержимое трюма, и отпустили граппр в море. Быстроногого морского коня провожали долгими взглядами, и у всех сердце кровью обливалось. Эх, такая ладья! Гюст не смотрел. Больно. Налетел ветер, да не ветер – ветрище! Обе ладьи разом вздрогнули. Между скалами завыло, засвистело и, будто вторя, с вершины холма грянул зловещий хохот. Вои поежились. – А гуся-то я узнал! – Рядяша подмигнул воеводе и вполголоса рассмеялся.

Безрод покосился в угол пещеры, где, укрытые верховками, без задних ног спали мальчишки.

– И яблоко гнилое тебе цена, если не узнал бы! – фыркнул Сивый.

Вои хотели было громогласно рассмеяться, но Безрод сердито цыкнул и приложил палец к губам. Не разбудить бы маленьких поединщиков.

– Рассказывай! – Сивый взглянул на хмурого Тяга. Воин поднял мрачные глаза и оглядел каждого.