Ледобой

Дубиня собирал воев на сторожевую ладью. Сам носился по всему городу. Кого-то знал лично, на кого-то просил Безрода взглянуть. Пожил старый, за долгую жизнь в глаза людям нагляделся по самое «надоело», но таких глаз, как у Сивого, не видывал. Ровно в душу глядят, в самое дно.

— Этому только разок посмотреть, — бормотал купец, косясь на Безрода. — Махом выведет чистую воду.

Двоих, с бегающими глазками, Безрод отмел сразу.

— Да и мне они что-то не глянулись. — Купец почесал седой загривок. — Глазками так и зыркают по сторонам. Больно хитры.

За двоих поручился Моряй. Купец быстро сошелся с людьми Безрода, многих из которых знал.

— Этих знаю, как облупленных. Добрые вои. Море любят. Не прогадаешь.

— Так и быть!

Троих знал Рядяша. Обнялись, точно старые друзья. Люди соловейского воеводы Добродела. Уцелели после нашествия оттниров, и вот куда судьбина забросила. Она же, злодейка, и домой ведет. Один поперек себя шире, под стать Рядяше, второй здоров и румян, будто только что вылез из-под кузнечного молота, третий сам похож на молот — телом сух, да головой тяжел. — Знаешь, чем врага бьет? — ломаясь в поясе от смеха, Рядяша показал пальцем на третьего. Безрод мотнул головой, откуда же знать!

— Головой! Убивает насмерть! С одного удара!

Головастый смешно приглаживал волосы на лбу и смущенно улыбался. Что есть, то есть. Даже если меч в руках, убить врага головой — милое дело.

— Бью ровно молотом, — буркнул вой. — Так и хожу с той поры Молотом. Привык уже. Вои долго отходили, отирали слезы, держались за животы. И совсем уж неожиданно встретил Безрод на пристани Торжища Великого… Болтуна, того самого пятьдесят четвертого человека с Чернолесской заставы. Без слов крепко обнялись, говорить просто не смогли, в горле пережало. Тогда Болтун прикинулся своим, в доспехе оттниров доплыл до ближайшей стоянки, там сошел на берег — и растворился в вечернем тумане. Теперь без лишних уговоров согласился влиться в дружину, уходящую в родную сторону.

С миру по нитке и набрал гребцов Дубиня. Выкатил для обеих дружин бочку вина и первым осушил чару.

— Вот мы и нашли друг друга, дети мои, — поучал купец. — Теперь я вам заместо отца, а отца надобно чтить. Чару подносить раньше всех, кусок подкладывать сочнее, а девку послаще. А буде пожар случится — выносить из огня первым…

Дубиня сам показывал город Безроду. Прохожие, кто еще помнил прошлогодние слухи, оглядывались на человека со шрамами по всему лицу. Очень похоже на ту байку, что загуляла в городе по зиме. Дескать, воитель со шрамами на лице, извел всех полуночных поединщиков и срубил самого ангенна оттниров.

Безрод лишь ухмылялся. К своему лицу привык, теперь пусть местные привыкают.

— Самый большой рабский торг там. — Дубиня показал рукой на приморский конец. — Там просто рабы, там вои для выкупа, там пленные для мены, там все…

Сивый кивал и запоминал. Пригодится.

День отхода выдался ненастным. Вои не плакали, — так небо прослезилось. Заныл хмурый, холодный дождик, заненастилось море, посерело, разлохматилось пеной. Люди Безрода в утренней заре по одному взошли на Улльгу. С ними Сивый простился еще вечером, дабы утром не травить душу ни себе, ни им. Горчил мед в вечерней заре, горчила снедь, не играли шумных песен, не хватали девок за крутые бока. Злые да мрачные, глотали мед и кусали усы. Сами себе показались одноногим калекой, у которого из рук выбили клюку. Парни чувствовали себя так, как если бы посреди битвы с плеч сорвали кольчугу и отобрали меч. Иному зябко глядеть Сивому в глаза, а им ничего, попривыкли. Зато холодные глаза вымораживают страхи, сомнения и рассудочную опаску. И вот все кончилось. Через миг-другой отдадут причальный конец. Вои мрачно оглядывали берег, но на глаза попадался лишь Тычок. Знали — Безрод стоит где-то в укромном месте и оттуда провожает взглядом. На открытое не выйдет. Ни к чему. Над людьми встал Щелк. Его оставил вместо себя Безрод, а вои приняли нового воеводу без возражений. Под Щелковым ножом пал черный баран, и Морской Хозяин благосклонно принял жертвенную кровь. Грянули веслами о воду. Прощаясь, Тычок отчаянно махал, но помахать в ответ молодцы не могли, руки были заняты веслами. Помахал Гюст с Улльги, помахал Моряй, правивший второй ладьей, помахал Дубиня, хлопнули приспущенные паруса, и торговый поезд повернул нос в родную сторону.

Сам себя считал одиночкой, не связанным братскими и ратными узами, а все выходит по-другому. Тяжело оказаться просто человеком, снова осиротевшим. Безрод стоял позади торговых складов, глядел из-за угла на уходящие ладьи и крепко сжимал зубы. Горько усмехнулся и запел: — Я, дружину славную по свету водя,

Будь ко мне поласковей, долюшка моя,

Видел, как рождается за морем заря,

Будь ко мне поласковей, долюшка моя.

Стану в битве страшной сам себе судья,

Будь ко мне поласковей, долюшка моя.

И умчит нас, павших, быстрая ладья,

Будь ко мне поласковей, долюшка моя…