Ледобой

— Тут перетягивай. — Буркнул Тычку. Старик по обыкновению возник, будто из ниоткуда. Ровно из-под земли вынырнул. — Ну-кося, девка, в сторону сдай! — Щуплый Тычок уперся плечом Гарьке в бок, попытался отодвинуть. Не отодвинул, но Гарька, фыркнув, отошла сама. Впрочем, недалеко. Через плечо Тычку подглядывала. Неопределимых годов мужичок споро и ловко перетягивал рану. Не подглядеть лишний раз, — как саму себя обокрасть. Вот только балагур отчего-то скривился, перекосило всего, — того и гляди, молоко у ворожеи в горнице скиснет. Одна беда — видно из-за плеча плохо, ровно прячут оба что-то.

— Эк тебя, насильник, перекосило! — Гарька издевательски скривила губы. — Неужели кровь дурноту наводит? — Ох, и язву мы купили! — не отрываясь от раны, закачал головой Тычок. — Ох, за болячку отдали кровные деньги! — Мы? — Гарька уперла руки в боки. — Тебя, пострел, что поседеть успел, на торгу не видала! — А мне и не надо ходить! Я утречком, словами. Дескать, так и так, бери девку скромную, работящую, характером незлобивую. И вот на тебе! Кошку в мешке взял! Аж когти выпустила! Эх, надо было самому!

Безрод, усмехаясь, засып а л под их перебранку, под легкими Тычковыми руками и Гарькиным низким бухтением.

А утром встал ни свет, ни заря. Еще сопел во сне Тычок, еще кряхтела на женской половине Гарька, а снаружи кто-то уже возился. Ворожея, наверное, больше некому. Вот ведь не спится. Пошатываясь, Безрод вышел на крыльцо. В глубине двора, в серой полутьме рождались мерные глухие удары, — наверное, топора по дровине, а может быть, долота по тесу. Безрод сошел с крыльца, ступил босиком на холодную землю, и, разбивая на лужицах молодой ледок, зашагал к дровнице.

— Чего подскочил? В тепле не спится?

— Дай топор, что ли. У меня всяко ловчее выйдет. — Безрод потянулся за топором. Ворожея усмехнулась и выпустила колун из рук.

— Гляди, перекосит работу на левую сторону. Ведь в левом боку рана?

— В левом, — поморщился Безрод. Давно хотел спросить, как звать хозяйку, да все недосуг было.

— Звать-то как? А то все «бабка», да «бабка». — Когда-то Ясной звали.

Показалось, или ворожея и впрямь улыбнулась? Тепло, без всякой задней мысли, просто оттого, что вспомнила многоцветное, вкусное, молочное детство.

— Сам-то кто?

— А никто, — усмехнулся Безрод. — Две руки, две ноги, хожу по свету. Живу, дышу…

— И баба твоя жить будет. — Ворожея кивнула на избу. — Где ж ее так, сердешную?

— В драку полезла. Порубили.

— А сам что? Не сберег? Все по драчным избам ножом машешь?

— Машу вот.

— Вижу. Дурень! Уже сединой виски подернуло, а ума все нет!

— Да где ж его взять, если мамка не дала? — Потихоньку, не напрягая бок, Безрод покалывал дрова. Благо береза тонкая пошла.

— У отца возьми.

— Дай отца, — возьму.

— Выходит, безрод?

Сивый усмехнулся. Ровно в воду бабка глядит. А может быть, и впрямь глядит. Ворожцам все прозрачно, все видно, — хоть небо, хоть вода.

— А ну, глянь-ка на меня! — Ясна отчего-то сощурилась, подошла близко, едва не под самый топор, и остро зыркнула исподлобья на Безрода.

Сивый остановил топор на замахе, над самой головой ворожеи, нахмурился и медленно убрал колун. Старуха шагнула под топор, даже глазом не моргнув, будто знала, что все обойдется.

— В глаза мне гляди, парень, в глаза! — Ясна будто искала что-то в Безроде. Смотрела пристально, не отводя взгляда, и вдруг подбородок хозяйки мелко-мелко задрожал, будто хотела что-то сказать, да горло пережало. Глядел Сивый спокойно, дышал ровнехонько, но чем дольше смотрела Ясна в синие глаза, тем сильнее расходилась душа. Как с цепи сорвалась, на дыбы поднялась. Зазнобило, словно упала в студеное море. Холодные, спокойные глаза…