Ледобой

— Тяжко нынче князю. У кого сын на руках не умирал — тому не понять. Я Расшибца учил на лошади ходить, а под лошадью сам выучился. Здоров был! На плечи взметал своего гнедого. А Сивый с княжичем одно лицо. Вот и рвет сердце Отвада. Лютует. Безрод жив, а сын помер. Тяжко князюшке. — Прям говорил, будто сказку сказывал, тихо, напевно. Взмет и Шкура насупились и все равно остались при своем.

— Вот придет — и запусти сапогом в лицо. Думаешь, испугается? — жестко отчеканил Моряй.

Запустить в человека сапогом, зная, что не будет ответа, не это ли последняя гадость? И не потому промолчит, что испугается, а потому, что каждая пара рук теперь на вес золота. Затевать глупые ссоры — делать за оттниров черное дело. А еще в скором времени предстоит выйти на плес к Брюнсдюру, и об этом тоже нельзя забывать. Шкура и Взмет отвернулись, а весь амбар напрягся: что же будет?

По возвращении Сивый замер в дверях и со слабой улыбкой ждал. Сапога. Который почему-то не летел. Безрод оглядел воев одного за другим, и каждый спрятал глаза. Ухмыльнулся, пошел к себе и, как мог, держал спину прямо.

— Больно ты горд, Волочкович. — Голос низкий, густой, хриплый.

Сивый обернулся.

— Сапога ждал? А напрасно. — Рядяша встал у серединного столба, скрестил руки на груди. — Не будет больше сапог. Поиграли, хватит. За один город кровь льем.

Поиграли? Безрод мрачно ухмыльнулся. Как все просто! За один город кровь льем! Сивый доковылял до серединного столба и встал напротив бугая Рядяши. Молча нашел глаза молодца, и взгляд Сивого получился красноречивее слов.

Рядяша конфузливо потупился.

— Вылежал бы себя. — Прям подошел ближе. — Ведь не подарок Брюнсдюр. Сам знаю.

— Тебе-то что за печаль? — усмехнулся Безрод.

— А есть мне печаль, когда хороший человек сам себя губит! — Прям покачал головой. — Не ершись. Дураков на свете больше, чем кажется. На всех зла не удержишь. Вот тебе моя рука. Хочешь — пожми, хочешь — нет.

Сивый долго смотрел на протянутую руку, наконец отвернулся и пошел к себе. Дружинный так и остался с протянутой рукой.

— Думаешь, не знаем, отчего на пепелище ночевал? Под княжью крышу не захотел идти? — Прям говорил в спину без злобы, просто с горечью. — Зло таишь, от людей хоронишься. Как бы один не остался.

И без того один остался. Хуже не станет. А ты, Прям, не марайся, руку тебе не пожму. Не иди против князя, не наживай из-за меня злосчастья. Пожмешь мне руку, а в один прекрасный день все же решит Отвада жизни лишить, да на тебя укажет. Что делать будешь? Станешь веревку на моей шее затягивать и душу пополам рвать.

Ночью Безрод опять стал плох. Метался в бреду, пел, всех переполошил. Бессильные что-либо сделать, раненые ворочались и слушали. Хорошо, что пел Сивый негромко, что-то спокойное вроде колыбельной. И лишь Коряга, измученный бессонницей, с горящими от бешенства глазами подскочил с ложа, схватил нож и ринулся к Безроду. Но путь млечу преградили Щелк и Сдюж. Коряга опомнился, сдул щеки, вернулся на место. А когда Безрод запел про тихую ночку, про теплый ветерок, уснули все, даже Коряга. Глубоко в ночи пришел старый Урач, напоил Безрода горячим отваром и укрыл потеплее.

Утром полуночники двинулись на приступ. Сивый пришел в себя, лишь когда в амбар, грохоча, ввалились вои и, сняв шлемы с пустующих мест, положили раненых. Мрачные, нелюдимые, они тащили друг из друга стрелы и помогали перевязываться. Безрод молча ждал, пока из Моряя вынут стрелу — вошла в шею, но неопасно, — перемотают полотном, и лишь тогда подошел.

— Князь где?

— Слег. Порублен. — Говорил Моряй тяжело, еле слышно. — Но даже порубленный улыбается.

— Их все так же много?

— Уже поменьше. Один-втрое, а то и вдвое. Тоже не зря хлеб едим.

— Денька три еще простоите?

Моряй закрыл глаза. Может, да, а может, нет. Сивый огляделся. Кто еще вчера на ногах стоял, теперь лежмя лежит. Каждый день в городе зажигают погребальные костры. Порубленных находников кладут в ноги павшим защитникам. Сегодня ты зажигаешь костер под соратником, завтра под тобой зажгут. Безрод вышел во двор. Как там нынче Тычок? Должно быть, обезумел старик от запаха боли. Вот уж чего в избытке! Закачало. Сивый прислонился к столбу и ждал, пока не прояснится перед глазами. Выходит, в самом удачном раскладе один-вдвое. Помощи ждать неоткуда. Так или иначе погибать, но уж лучше отпустить дух в бою, чем от голода.

— Чего задумался? Того и гляди, от умных мыслей лоб треснет. — Стюжень вразвалку подошел ближе и без сил рухнул на бревно у столба. Держался за бок, но никаких рук не хватит зажать такую рану. — Вот передохну малость — и к раненым подамся. Вот только передохну…

Безрод покосился на старика. Самого штопать и штопать, а все туда же!

— Руки дрожат?

Сивый взглянул на огромные руки верховного. Вроде не дрожат, а то сам не видит!

— Да не мои, дурень! Твои! Штопать меня станешь.