Ледобой

Вои за спиной Безрода напряглись. Воистину дурной язык хуже острого меча. — Да, не ножом, — Сивый почесал затылок. — Мечом. Двумя мечами. — Я так и знал! Сначала думал, поклеп, — так нет же! — Вороток, растопырив пальцы, с перекошенным от злости лицом, рванулся к Безроду. — Удавлю гадину! Безрод, выбросив руки в стороны, сдержал воев за спиной. Вороток одним рывком перемахнул к воеводе через скамью, сомкнул пальцы на шее и сдавил, что было мочи. За Корягу, за Дергуня, за Взмета, за всех несправедливо порванных сивым. Глухой ропот бил воздух за спиной Безрода, но растопыренные руки сдерживали парней. Молодой и пылкий Вороток давил изо всех бездумных сил, и казалось молодцу, что с равным успехом можно выжимать воду из камня. Пальцы едва не отнялись, мослы заскрипели. Сивый поднял плечи, пригнул голову и стал точно вкопанный. Так и замерли, — один давил, второй не отшагнул с места ни на шаг. Гюст по-прежнему держался за кормило и лишь краем глаза косился на безобразную свару. Все молодым неймется, всюду надо влезть, сунуть нос. — А ты меч возьми, — прохрипел Безрод и ухмыльнулся, как смог.

Жуткой вышла эта ухмылка. Оскаленный рот, страшные рубцы, и только серые глаза горели холодом на багровом лице. Вороток ощерился, руки начали уставать. Но за меч ухватиться — предать себя позору, удавить грозился, а не выходит. И никто ведь не мешает. О-о-о, боги! Вороток взревел и стиснул пальцы на шее Безрода из последних сил. Руки корчами свело, и ведь не получилось ухватить чисто — плечи мешают. Сивый покачнулся, но устоял, а Вороток завыл. Руки свело так, что за сердце ухватило. Оторвался, осел на доски, страшно захрипел, забил ладонями о скамью. — Отпускай! — Скамья гудела под градом ударов. — Отпускай! Безрод шатался, но стоял, тряс космами и глубоко дышал. Как пошло дыхание, глаза заволокло цветным маревом, голова кругом заходила, едва за борт не сверзился. — Разомните его, — хрипнул Сивый назад и кивнул на молодца. — Да не шибко.

— Мигом! — Щелк рысью прыгнул на Воротка, сел ему на спину и ровно тесто замесил плечи. Вороток аж заныл, когда стало отпускать. — В следующий раз бить стану. — Безрод глядел на мрачных сорвиголов и крутил головой. Встанут поутру на шее синяки. Смех один. Давили, — недодавили… Сивый нетвердой походкой подошел к Гюсту. Оттнир, глядя на море, коротко бросил: — Знаю, что спросить хочешь. Рано пока весла гнуть. — Догонят ведь. — Того и хочу. Они идут на веслах, и парус поднят, да не один — двое на весле сидят. К темноте устанут, а там и мы на весла сядем. Поминай в темноте, как звали. Стало полегче, шум в голове стих. Вороток пришел в себя, успокоился, Щелк отпустил правдолюба, встал за Безродом. Пристыженный душитель отряхнулся, полыхнул кругом горящим взглядом и, покачиваясь, удалился на нос. — Синяки встают, — скривился Рядяша, глядя на Безрода. — Ну, силен! Не вдруг тебя, воевода, и задушишь! — Силен — не силен, — Сивый ухмыльнулся. — А не из глины слож е н. — Озлился. — Щелк задумчиво огладил бороду. — Еще напакостит. Зло затаил.

— Не успеет. День кончается, а идти всего-то три.

Оттниры подошли ближе, и стал виден их парус, — красное полотнище без единой полосы. — Чьи? — спросил Гюста Неслух. — Видсдьяуры. С Кюлейли-острова. Боянский парус им нынче, — что вожжа лошади под хвост. С весел стружку снимают, так догнать хотят. — Пора? — спросил Гюста Щелк. — Нет.