Ледобой-3. Зов

Безрод едва заметно усмехнулся, опустил взгляд на рубаху. Верна сама вышивала, никому не доверила. Благоверная бывала иной раз тёплой, в другой раз горячей, а когда Снежка носила, и вовсе кипяток по жилам струился, и в глаза смотрела так, думал собственные гляделки лопнут. В один из дней сдуру порезалась, так стол едва не воспламенился, когда красным извозила. Чуть пар не пошёл, да палёным деревом чудом не запахло. Был бы стол живым — убежал бы со всех четырёх ног, словно перепуганный конь. Дурында. Стояла да таращилась в никуда, у самой кровь течёт, а она в дали дальние взгляд услала, ждёт когда вернётся. В какие-то поры собою разбрасывалась настолько щедро, что опасливо делалось — не успеет ребят на ноги поставить, дотла сгорит. Там, где другая плошку вровень с краями наполняет, эта — с горочкой, хоть возьми за плечи, тряхни так, чтобы зубы застучали, посмотри в глаза, да самую малость подморозь. Всё с лишком, с горочкой, будто за прошлое виноватится, избыть чувство вины не может. За Гарьку прощения просит, уверена — не своё место заняла, украла чужое счастье. Молчит, конечно, ни словом не обмолвилась, но тут и не нужно быть семи пядей во лбу. Тоже не дураком у отца родился. Побоище на поляне часто видит, может какие-то другие рубки — всего не говорит, но когда одна скиталась, видать, тоже повидала всякого: в иные ночи аж трясти начинает. Откроешь незаметно глаза — сидит, в одеяло завернулась, голова опущена, плечи мелко-мелко ходят и рукой держится, будто тепла просит, а у самой ладошка чисто ледянка. Дурында, всё не как у людей: когда кровь кипит, а когда леденит, ровно сугроб. А утром — ни слова, и снова на тебе с горочкой: взгляда, прикосновения, улыбки. Чужое счастье…

— Нынче идём?

Сивый кивнул.

Стевал знаком велел остановиться. Странно всё этим вечером: сходится несовместное, не находится взглядом старое и привычное. Семеро и Дуртур остановились, потащили из ножен мечи. Хоть и говорят про такие дни: «Даже тень его предала», что бы ни ждало впереди, семеро и Дуртур — это ставь напротив полусотню и то неизвестно, чья возьмёт. А тем троим и десятка будет мало. Хотя, какие вражеские полусотни в паре шагов от Хизаны, и даже десяток, ну какие?

Условленным образом просвистел. Молчание. Ни движения около дома, ни даже его тени, на даже намека на тень движения. Свистнул ещё раз. Ага, прилетел отзыв, только какой-то странный и непонятный, и уж вернее верного — не тот. Через пару счётов ещё один свист, и опять мимо. А ещё через мгновение-другое кто-то вышел на крыльцо, прокашлялся, свистнул третий раз и в конце буркнул разочарованно:

— Что, опять не тот? Ну тогда не знаю! На вас не угодишь!

И заковыристо выругался про какую-то тудыть, помянув Дерабанна Зла.

Стевал покосился на Дуртура, что вообще происходит? Зерабанн кивнул — спокойно, я поговорю — и выехал вперёд. Гнедой шёл спокойно, даже медленно, дал несколько шагов и встал.

— Где женщина?

— В доме.

— Жива? Здорова?

— Вот ты вроде уже большой вырос, что за дрянь ты ей таскаешь? Соображать ведь нужно хоть иногда!

Дуртур незаметно выдохнул. Жива.

— Она сама…

— Даже слушать не хочу! Был бы жив твой отец, ох и отлупил бы сыночка по заду!

— Что? Где мои люди?

— Отдыхают. В доме.

— Кто ты и чего хочешь?

— Поговорить нужно.

— Сколько вас?

— Двое.

— Всего двое?

Дуртур и Стевал обменялись недоверчивыми взглядами, а Стюжень ухмыльнулся. В темноте видно, конечно, плохо, удивлённых глаз не различить, но за чем иным ты повернёшь голову к преданному и проверенном телохранителю? Зерабанн прикусил губу. Те трое — не самые пушистые звери во всей Хизане, и что-то не рисуются перед глазами двое зубастиков, способных перещёлкать трёх степных львов.

— Не верю. Дай поговорить с кем-нибудь из троих.

— Да запросто!

Откуда-то из дома прилетел знакомый голос:

— Это я, Вчар. Все живы.

— Их на самом деле двое?

— Да. Но уделал нас вообще один.

— Один? — разом, будто сговорились, повторили семеро и Дуртур.

— Один, один, — повторил тот, на крыльце. — Я уже старенький, хотя парочку поломаю, только щепки полетят.

— Чего вы хотите?

— Говорю же, потолковать.

— Выходите.

— Нет, зайдёшь ты.

— Вчар, один из них на самом деле старик?

— Да. Только к Дерабанну Зла таких стариков! Трела помнишь? Ну, который в рубке с густанаями голову сложил?

— Помню.

— А этот ещё больше. Будто дерево из земли выкопалось и по дому ходит. А ручищи — точно древесные корни.

— Оружие?

— Мечи. И корни.

Дуртур подумал счёт-другой.

— Старик, ты останешься в доме, второй выйдет, отдаст нам мечи, и вы отпускаете всех.

— Идёт. Принимай своё хозяйство.

Совершенно обычной походкой вышел Вчар, вывел Желну, потом вышли Бродр и Кернот. Семеро и Дуртур, сузив глаза, таращились на освещённый дверной проём. Сейчас, сейчас… Вышел тот, второй. Видно плохо, только очертания, но точно не великан и даже не дерево. Отдал мечи Керноту, и тот взял, если не робко, то с опаской точно.

— Всё? — вполголоса спросил Дуртур Вчара.

— Всё. Дед один.