Ледобой

Все мои думы приковал к себе постылый муж. Странное дело, отрешенность и равнодушие отчего-то захромали, ровно лошадь, попавшая копытом в ямку. Сама не знаю, чем Безрод подманил к себе мое внимание, – ведь я совершенно не его знала и ломала голову над каждым словом. Любопытство, недоумение, неожиданность – вот стали те пряности, которыми Сивый сдобрил немилую мне жизнь. Каждый вечер на привале я подолгу изводила тело воинской премудростью, глушила голос плоти, но кровь лишь сильнее бежала по жилам. Безрод меня и пальцем не коснулся, – казалось, и вовсе не замечал, лишь изредка я ловила на себе взгляд вечно холодных глаз. Однажды на привале села против Сивого и долго глядела за тем, что и как он делает. Как разжигает огонь, как свежует тетерева, как насаживает тушку на вертел, как ловко делит мясо, самые сочные куски невозмутимо подкладывая мне. Все мой немилый делал споро, ладно, без суеты. Спать меня укладывал в самой середке, определяя в стражу первой. И через седмицу мы вышли к наезженной дороге.

Безрод не спешил выходить на открытое. Долго стоял в лесу, выглядывая сквозь деревья на просеку, высматривал что-то или кого-то. Наконец, вышел первым. Стало больше света, как будто прежде шли в сумерках. Я даже заулыбалась во весь рот, от уха до уха.

– Подле меня держись. – Выйдя на дорогу, мы оседлали лошадей, и Сивый на буланом подъехал ко мне стремя в стремя. – Беспокойно мне.

Сказал об опасности, будто воды попросил напиться, – сухо, ровно, голос и не дрогнул.

– Я ничего не приметила, – отрезала. А ведь тоже не слепая, и не глухая.

Сивый мрачно усмехнулся и ничем не ответил. Даже убеждать не стал. Но одно я знала точно – он станет держаться подле меня. И оказалась права. Временами Безрод замирал, словно прислушивался к чему-то, взгляд застывал, как у изваяния, ровно глядел перед собой – и ничего не видел. Несколько раз оглянулся через плечо. Теперь он спал днем, сидя в седле, ночью стерег наш сон. Я сначала встала на дыбы, но мой постылый, ухмыляясь, отбрехался.

– Тебе свет, – мне тьма. Днем стражу неси, а мне и сон не в ночь.

Сон ему, видите ли, не в ночь! Глядела в синие глаза, сквозь холод продиралась дальше, в самое нутро, в гнездовье непонятных мне мыслей, и не могла пробиться. Зябла. Днем все так же ехала подле Безрода, с левого боку, и сторожко глядела по сторонам. Готова была в любой момент отдать долг – выхватить меч и грудью заслонить Сивого от острого железа или каленой стрелы. Несколько раз мне померещился шум в лесу, слегка позади нас. Были бы у меня уши, как у Губчика, – так я прозвала своего жеребца, – прянула ими на тот шумок. А пока ехала рядом с постылым и близко-близко его рассматривала. Не велик и не мал, не толст и не тощ, просто сух, ровно волчара после голодной зимы. Ходил Сивый беспояс, в одной рубахе, верхом ехал так же – меч держал поперек седла обеими руками, неблаго привесить некуда. Повода не касался вовсе, и спал, склонив сивую голову на грудь. Неровно стриженые вихры падали на лицо, будто занавес, спина оставалась пряма, а случись лихо, – Сивый махом вынырнет из дремы и левой рукой сдернет ножны с меча. Знавала я таких. Правда, самой до того еще далековато, но кое-что могла и я. И не хотела, а к концу третьего дня все же прошептала еле слышно:

– Молодец, сволочь!

Сама себе не хотела признаваться, но в чем-то нравился мне Безрод – просто до коленной дрожи. Скупостью на слова и щедростью на взгляды, несгибаемым остовом и телесной крепостью, неторопливостью и каким-то мрачно-холодным равнодушием к жизни. Сивый начал мне нравиться, и ничего с этим поделать не могла. Взгляд холодных, синих глаз пронизывал всю, и я трепетала, ровно звончатые гусли. Синие глаза бережно щипали струны, и те отзывались протяжно и гулко.

Ввечеру Сивый стал мрачен, точно грозовая туча. Не отпустил Гарьку в лес на охоту.

– Сиди, сам добуду. Натаскайте валежин полегче. Далеко не ходить.

Тычок уже оправился от своей странной хвори. Я не раз подкатывала к старику, прося поведать о загадочной болячке, но хитрец только отшучивался. Да так отшучивался, что я краснела, а ведь я – не из стеснительных. Пройдоха первым наладился в лес за хворостом, что-то напевая себе под нос. Вот ведь заноза! Старик вполголоса пел такую похабщину, что, будь поблизости девки помоложе – сгорели бы со стыда. Чего в молодом не доставало, в старике с избытком плескалось. Это я о Сивом и Тычке. Уж всяко нам в походе бывало, а только не скучно. Я уже забыла, когда смеялась последний раз, но старый плут все же вырвал из меня смех. Сама испугалась, как звонко и чисто загремела. Нечасто видела, как Сивый улыбается, – почитай, так и не видела, однако на мой громогласный гогот Безрод улыбнулся. Не ухмыльнулся, а именно улыбнулся.