Ледобой

– Не дело, князь, удумал. – На середину двора вышел Стюжень, мрачный, насупленный. – Кому поверил? Разбойнику, ночному лиходею? Поди, у всех четверых руки по локоть в крови! Овиноватили? Невзлюбили Сивого? На это сказ у меня короток: Не девка, нравиться не обязан! Чего хвосты поджали? Ты, Моряй? Ты, Лякоть? Молчите? Кто человека едва не проворонил? И кто его спас? Ворожба без спросу – то моя печаль, вас не касается! Ох, не дело ты, Отвада, удумал!

Стюженев голосище гремел в полную силу, собаки отбежали подальше, дружинные и те конфузливо сдали назад.

Лишь на мгновение что-то дрогнуло в глазах Отвады, и снова подернулось льдистой синевой.

– Как сказал, так и будет!

– Тогда парня к воям, – буркнул Стюжень. – Не в яму. В дружинную избу.

Молодцы зашипели. Еще чего не хватало! Своих предал, простых убивает, не чинясь! Старик на возмущенный ропот и ухом не повел, будто нет его вовсе.

– Парня к воям! – на весь терем рявкнул верховный ворожец.

Отвада, сын Буса, поморщился, но рукой согласно отмахнул.

– Пока смерти не предам, быть этому среди дружинных! Уж там-то глаз не сведут! Я все сказал!

Глава 3 Дружинная изба

Три дня Безрод провалялся без движения под присмотром Стюженя рядом с остальными ранеными. Смотрели как на прокаженного. Кто мог отползти – отполз, но амбар не тянулся, будто медовый воск, и кому-то пришлось лежать рядом. Однако ничто не длится бесконечно. Утром четвертого дня, едва Безрод встал на ноги, пришел воевода Перегуж и забрал в дружинную избу, где обитали здоровые. У самого порога, когда оставалось лишь войти, Сивый запнулся. Оглянулся и попросил чару меду покрепче. Перегуж вскинул брови, усмехнулся, подозвал мимохожего отрока и услал за медом. Зла воевода на Безрода не держал. Просто пожил на свете, как никто из тех, что грудь колесом гнут. Принимая чару с медом, Безрод мрачно прошелестел:

– Теперь уж без меня уйдет Дубиня-купец. Легкой воды ему. – Поднял глаза в небо, выпил чару и последние капли выметнул в небо, богу-солнцу.

Старый воевода без неприязни глядел на Безрода. Не может человек дарить первому встречному жизнь, свою на это дело класть и тут же отбирать за пустяк три других. Не может.

– Рта не раскрывай, в драки не вяжись. Поумнее многих будешь в избе. А там и поглядим, что к чему и с чем едят.

Застив собою свет, Безрод переступил порог и почти немедля получил сапог в грудь. Едва не в лицо. Мог и пригнуться, но сзади стоял старый воевода, и что же – за человеческую теплоту сапогом в лицо?

– Сгинь со свету, дрань рогожная!

Безрод вошел в избу, оглянулся на Перегужа. Тот показал в дальний угол, куда скудный свет маслянки не доставал. Торчал в стене рогатый прихват, но самой плошки не было. Сняли. В дальнем, темном углу отдельно от всех стояло незастеленное ложе. Голое дерево. Ни лоскутка, ни перышка. Поглядывали с презрением или не глядели вовсе. Это же надо! Учудил князь, вот удружил! Дружинных сделал сторожами при душегубе! Были тут свои, боянские, были и пришлые, соловейские. Теперь воеводы не давали даже вздохнуть свободно. Вот-вот полуночник нагрянет, тут не до полежалок на перинах. По семь шкур с каждого спускали, семь потов сгоняли. Пока ходится и дышится, должны в меру сил постигать ратную науку. Парни как раз на труды собирались, когда вошел Безрод.

– А ну вон пошли, лоботрясы! На свет! – Перегуж едва не пинками выгонял подопечных из избы.

Нашлись и такие, что оказались младше воеводы лишь самую малость, седые и немногословные, как сам Перегуж. Но и старые, и молодые, пряча улыбки в бороды, друг за другом выскакивали на улицу. Гоготали и топотали на весь двор, будто дети малые, сбивали с травы росу. Впрочем, будить было уже некого, весь двор поднялся. Широкой лентой дружинные вытекали за ворота, к морю, и в голове – Перегуж-воевода, поджарый, словно гончая. Только седина возраст и выдает. Около Вороньей Головы, немного не добегая до пристани, вои хватали мешки с галькой, взгромождали на плечи и бегом уходили вокруг сопки, грохоча костями и камнями. Только-только показался краешек солнца.

Двоих оставили для присмотра за Сивым, и те косились на смертника с ненавистью, как на собственного врага. Все бегают и плавают, а ты сиди тут, сторожи душегуба! Свернувшись клубком на жестком ложе, Безрод притих в своем углу и даже дышал через раз.

Дав полный круг – солнце уже поднималось над дальнокраем, – парни побросали мешки, скинули рубахи, сапоги и, тяжело дыша, один за другим ушли с каменистого обрыва в море. Губу пересечь туда и обратно – успеешь не только отдышаться, а и снова запыхаться. Вот где воевода любого молодого обставит, да под хвост себе загонит! Вроде и не спешит, но пока первый среди прочих на берег вылезет, успевает и бороду отжать, и одеться полностью. И опять бегом назад.

Столько тоски разлилось в глазах сторожей, что остались при нем неотлучно, Безрод лишь ухмыльнулся. Себя вспомнил. Будто совсем недавно было, а кажется, вечность прошла.