Ледовая книга (Арктический дневник)

Мыс Доброй Надежды отделен от Черного материка высокой оградой. Тут заповедник. На шоссе - ворота. А в этих воротах сидит одетый в хаки ветеран с соломенно-желтыми усами. Он совершенно сливается с каменистым бесплодным пейзажем, кажется его неотъемлемой частью. В его тусклых, выцветших глазах видишь и сверкание песков, о котором я уже говорил, и пористую старость гор, и полное равнодушие. Может быть, он сидит здесь со времен бурской войны.

На шоссе выходят три зебры. Мы вылезаем из автобусов, аппараты начинают щелкать, и мой "Киев" тоже запечатлевает на пленке три мотающихся хвоста. Зебры не удостаивают нас ни малейшим вниманием. Они толсты и спокойны - ни дать ни взять полные дамы с пляжа в Пярну, которые думают лишь о том, как бы похудеть, и тем не менее очень мало двигаются. Сходство увеличивается еще благодаря природным пижамам зебр - их полосатым шкурам.

Мыс Доброй Надежды производит сильное впечатление. Мы долезли до маяка. Слева Индийский океан, справа - Атлантический, а впереди та воображаемая полоса, где воды двух океанов смешиваются. Ни высота, ни крутизна скал не поражают так наши чувства, как огромность, бесконечность и спокойствие океана. Даже посреди океана не ощущаешь их так остро, как здесь.

Подобный пейзаж - объятия океана с материком, суровость скал, клочья взлетающей пены, - наверно, помогает воспитывать поэтов. Те, кто растут среди можжевельников, орешников и валунов, рано или поздно переходят на прозу.

Возвращаемся.

Вечером к нам на корабль пришли в гости представители японской антарктической экспедиции. Гости заполнили музыкальный салон. В совершенно одинаковых синих костюмах, они казались очень молодыми и похожими друг на друга. В действительности они не так молоды. От нас их принимали Голышев и профессор Бугаев, из летчиков - Фурдецкий, из радистов - Чернов, из транспортников - Бурханов. Переводчиком был Олег Воскресенский, штурман дальнего плавания и навигатор антарктической материковой экспедиции. Я был, так сказать, представителем прессы. Все тотчас разбились на группы по профессиям. Фурдецкому, которого окружили японские летчики, не удалось получить переводчика - большинство наших "англичан" уехало в город. В записных книжках тотчас появились рисунки самолетов, схемы расположения моторов, цифры, обозначающие число лошадиных сил и высоту полетов, наброски ледовых аэродромов. Люди, имеющие дело с техникой, хорошо понимали друг друга. Бурханов познакомил японцев с "Пингвинами". Машины - ничего не скажешь - хорошие. Нет даже нужды в японской вежливости, чтобы признать это.

Не знаю, что напишет в свою газету об этой встрече мистер Хикида, корреспондент "Асахи". Среди встретившихся тут коллег мы наверняка хуже всех понимали друг друга. Мистер Хикида говорил по-английски, я по-русски, так что и тут приходилось прибегать к пальцам. Отдельные слова мы понимали, но, поскольку речь шла о литературе, этого было недостаточно.

- Достоевский, - говорил мистер Хикида, - very good! [1] - Поклон, улыбка. Я тоже отвечаю поклоном, улыбкой и "very good'ом".

- Толстой! Very, very good! - Поклон, улыбка.

- Эренбург! - Та же церемония.

Мы посидели в моей каюте, мистер Хикида закурил "Казбек" (сперва вставив его в рот обратным концом), а я попробовал японскую сигарету. Со стороны наша сердечная встреча могла показаться беседой немых. Я подарил Хикиде свою юмористическую повесть "Удивительные приключения мухумцев", содержание которой несколько позже изложил по-английски Воскресенский, весьма вольно толкуя иллюстрации. Хикида вручил мне свою визитную карточку и открытку с японским пейзажем, на обороте которой значилось: "With Best Wishes for a Merry Christmas and a Happy New Year". [2]

Я подчеркнул слово: "Christmas".

Мистер Хикида воскликнул:

- No! - И начал что-то говорить о теологии, наверняка не о европейской.

Мы обменились с гостями научной литературой.

Они пробыли на "Кооперации" до поздней ночи. Капитан организовал угощение. Это еще вопрос, в самом ли деле гости так плохо знали русский язык, как могло показаться. "Бродягу" и "Стеньку Разина" поняли потом довольно многие, равно как и некоторые русские слова, которые обычно не печатают. Правда, сомнительно, чтобы они знали их точное значение. Во всяком случае, одно из них прозвучало в их своеобразном произношении как ласкательное.

1 Очень хорошо! (англ).

2 "Желаем веселого рождества и счастливого Нового года!"

6 декабря 1957