Ледовое небо. К югу от линии

В океане, повторяющем малейшие изменения небесных оттенков, это явление многократно усиливается. Напитанная светом синь, которая проблескивает в волнах под линзой арктического ветра, не имеет названия даже на языке художников, потому что синий кобальт и берлинская лазурь лишь бледные тени в сравнении с ней. Даже сугубо практичные товарищи, вроде боцмана Снуркова, давным-давно переставшие замечать краски заката и моря, невольно залюбовались невиданной игрой тонов. Ленивые вспышки, вскипающие из самых недр, слепили и завораживали совершенно необычным, тягучим, как мед, переливом. Безотчетно хотелось зажмуриться и с радостным воплем сигануть в прохладные целительные глубины.

По крайней мере так мечталось Гене, когда он дремал в холодке, утомленный зеркальным мерцанием и вполне ощутимой бортовой качкой. Мысль искупаться пришла и еще кое-кому из ребят, так что у крана с забортной водой, которая была сейчас намного теплее воздуха, образовалась небольшая очередь.

До сих пор регулярными обливаниями занимался только боцман. Раскрутив до отказа вентиль, он подставлял спину широкой струе и сразу же принимался визжать, словно его щекотали. Вдоволь наоравшись, ложился прямо на залитую водой палубу отдыхать. Это называлось у него морской ванной.

— Для укрепления нервов, — объяснял он каждому, кто появлялся на палубе, и, щурясь на набиравшее высоту солнце, с наслаждением колотил себя в изукрашенную затейливой татуировкой грудь, которая гудела не хуже, чем у разгневанной гориллы.

Нужно было ловить последние часы тишины и хорошего загара, потому что контейнеровоз неуклонно сближался с зоной депрессии. Перистые, разметанные вдоль горизонта облачка сулили затяжное ненастье, и барометр падал на миллибар чуть ли не с каждой пройденной милей.

Свободные от вахт матросы надели плавки и расстелили полотенца на кормовых лавках, а женщины расположились на самой верхней палубе, которая к полудню становилась горячей, как сковорода. То и дело кто-нибудь бегал на ют напиться из автомата.

Судовое время перевели еще на час ближе к московскому. И поскольку завтрак соответственно сдвинулся, приходилось успокаивать аппетит, не ведавший о подобной перемене, опресненной водичкой. Особенно страдал второй электрик Паша. Он находился на ногах с самого рассвета — искали причину ночного инцидента — и успел облазить с тестером весь теплоход. Неисправностей в электросистеме он не обнаружил, зато подобрал возле мачты несколько летучек, привлеченных на свою беду топовым огнем. На Пашину долю приходилась всего одна штука, поскольку нужно было угостить свой стол и, разумеется, капитана, но это лишь разжигало жажду поскорее отведать редкий в этих широтах деликатес. Снабдив камбуз банкой испанского оливкового масла и выпросив у артельщика лимон из капитанского НЗ, Паша доверительно сообщил Ванде рецепт. Тайну кулинарного шедевра электрик почерпнул у одного писателя, который сделал на «Лермонтове» свой первый и, кажется, последний трансатлантический рейс. Никто не знал, насколько плодотворной окапалась для него такая не совсем обычная командировка — как-никак книги пишутся не в один год. Во всяком случае, прощаясь с экипажем, писатель восторженно клялся, что обогатился морской тематикой на всю жизнь и никогда не забудет друзей по плаванию. Наверное, ему было бы приятно узнать, что его тоже помнят или, во всяком случае, вспоминают, когда выдается удачная рыбалка и возникает вопрос о том, как лучше всего приготовить очередной морепродукт — «фрутто ди маре», как говорят итальянцы, «плоды моря».

По всему было видно, что летучки станут последним подарком судьбы. Как бы ни сложились дела с «Оймяконом», порыбалить до Сеуты вряд ли удастся. Время подгоняло, и нечего было мечтать о профилактическом ремонте. Даже если и возникла бы вдруг надобность в остановке, про настоящую ловлю говорить не приходилось. Все банки остались далеко позади, и поэтому шансы наткнуться на рыбу посреди океана казались ничтожными. Особенно в этом районе, где до известкового дна четыре тысячи триста метров.

Что и говорить, странное утро выдалось на «Лермонтове» в преддверии циклона. То ли особая сочность и глубина красок сказывались на настроении, то ли давал о себе знать голод по самым обычным радостям жизни, о котором не ведают свободные люди на твердой земле. В настороженные мгновения короткого затишья, когда какие-то чувствительные сосудики уже ловят штормовые сигналы приближающейся непогоды, он вырывается из неведомых закоулков и принимается томить душу несбыточными желаниями. Хороший завтрак и стакан горячего крепкого чая — лучшее лекарство в таких случаях. Ну и, конечно, работа, которая требует от человека полной отдачи, не оставляя ни времени, ни сил на самокопание.