Ледовое побоище и другие «мифы» русской истории

М.И. Ульянова: «С нетерпением караулю… возвращение знакомой машины. Вот, наконец, она несется как-то особенно быстро. Но что это? Шофер соскакивает и открывает дверцы. Этого никогда раньше не бывало. Ильича выводят из автомобиля какие-то незнакомые люди. Он без пальто и без пиджака, идет, опираясь на товарищей. Бегу вниз по лестнице и встречаю их уже поднимающимися наверх. Ильич очень бледен, но идет сам, поддерживаемый с двух сторон. Сзади них — шофер Гиль. На мой вопрос Ильич успокаивающе отвечает, что ранен только в руку, легко; бегу отворять двери, приготовлять постель».

Г.Я. Лозгачев-Елизаров: «Владимир Ильич нашел еще в себе столько самообладания… и сам, почти без посторонней помощи, поднялся домой по лестнице на самый верх».

С.К. Гиль: «Мы провели Владимира Ильича прямо в спальню и положили на кровать.

Мария Ильинична очень тревожилась.

— Звоните скорей! Скорей! — просила она меня. Владимир Ильич приоткрыл глаза и спокойно сказал:

— Успокойтесь, ничего особенного… Немного ранен в руку».

С.К. Гиль: «Владимир Ильич открыл глаза, болезненно посмотрел вокруг и сказал:

— Больно. Сердцу больно…

Винокуров и Бонч-Бруевич постарались успокоить Ильича:

— Сердце ваше не затронуто. Раны видны на руке и только. Это отраженная нервная боль.

— Раны видны?.. На руке?

— Да».

С.К. Гиль: «Мария Ильинична обратилась ко мне с просьбой сообщить Надежде Константиновне о несчастье как можно осторожней. Надежда Константиновна была в Народном комиссариате просвещения и ничего еще не знала. Когда я спускался во двор, меня догнал кто-то из Совета Народных Комиссаров, чтобы вместе идти предупредить Надежду Константиновну.

Мы ждали ее во дворе. Вскоре она подъехала. Когда я стал приближаться к ней, она, видимо, догадавшись по моему взволнованному лицу, что случилось нечто ужасное, остановилась и сказала, смотря в упор в мои глаза:

— Ничего не говорите, только скажите — жив или убит?

— Даю честное слово, Владимир Ильич легко ранен, — ответил я.

Она постояла секунду и пошла наверх».

С.К. Гиль: «Профессор Минц, одетый в белый медицинский халат, измерил обоими указательными пальцами расстояние ранок на руке Владимира Ильича, на минуту задумался и быстрыми гибкими пальцами стал ощупывать его руку и грудь. Лицо профессора выражало недоумение.

В комнате стояла мертвая тишина, присутствующие затаили дыхание. Все ожидали решающих слов профессора. Минц изредка тихо говорил:

— Одна в руке… Крупные сосуды не тронуты. Другой нет.

…Минц очнулся первый:

— Руку на картон! Нет ли картона?

Нашелся кусок картона. Минц быстро вырезал из него подкладку и положил на нее раненую руку.

— Так будет легче, — объяснил он».

Из биографической хроники В. И. Ленина, 1918, сентябрь, 2: «Данные рентгеновского исследования… Вклиненный осколь-чатый перелом левой плечевой кости на границе средней и верхней трети. Надлом части левой лопаточной кости».

В.Н. Розанов: «Легко отмечается перелом левой плечевой кости, приблизительно на границе верхней трети ее с серединой…»

В.М. Бонч-Бруевич (Величкина): «Ранение, безусловно, крайне опасное, даже смертельное, если бы та пуля, которая засела под челюстью, задела бы пищевод или позвоночный столб, но, видимо, этого нет. Ближайшие часы все определят. Но я уверена, что пуля проскользнула, несколько поранив легкие, ничего не задев, иначе была бы кровавая рвота, а этого нет, хотя прошло уже почти три часа после ранения. Он будет жив…»

Официальный бюллетень № 9 от 2 сентября 1918 г., 9 часов 30 минут утра: «Пульс — 120, полный; температура — 37,8; дыхание — 24. Ночь спал сравнительно спокойно, кашля не было. Чувствует себя бодрее. Общее состояние менее вялое… Рука не беспокоит».

Официальный бюллетень № 15 от 4 сентября 1918 г., 8 часов 30 минут утра: «Самочувствие хорошее. Дышит свободно. Рука не беспокоит. Ночь провел спокойно».

В. Десницкий: «В моей памяти — одна из первых после 1917 г. встреча Горького с Лениным…

Горький сумрачно расспрашивал Ильича о здоровье, не отзовется ли на его работоспособности рана. Владимир Ильич осторожно, но свободно поднимал вверх руку, вытягивал ее, сгибал и выпрямлял. Горький бережно ощупывал шею, мускулы руки. Владимир Ильич прямо и строго смотрел на Алексея Максимовича. Казалось, что жесты Горького, жесты сомневающегося Фомы, говорили о чем-то большем, чем о простом желании убедиться в физической мощи друга. Горький как будто хотел еще и еще раз окончательно уверить себя в том, что именно в Ленине сконцентрирована сила и воля миллионов, что из него лучится яркий свет на завтрашний день и на весь доступный нашему зрению отрезок человеческой истории. И он убедился».