Легенда

— Нет. Не знаю, почему ты остаешься, но я останусь с тобой.

— Не надо. Я хочу, чтобы ты вернулся домой, правда хочу.

Если ты этого не сделаешь, некому будет рассказать даже, какой я герой. Серьезно, Брег. Мне будет гораздо легче, если я буду знать, что ты далеко от всего этого. Князь прав.

Такие, как ты, люди сыграли свою роль — и сыграли блистательно. Что до меня.., я просто хочу остаться, вот и все. Я много чего узнал здесь — о себе и о других. Я нигде больше не нужен. Путного крестьянина из меня никогда не выйдет, и нет у меня денег, чтобы сделаться купцом, а для принца я породой не вышел. Так, перекати-поле. Здесь мне самое место — с такими же, как я. Прошу тебя, Бреган, прошу — уходи!

На глазах у Брегана выступили слезы, и друзья обнялись.

Молодой крестьянин встал.

— Надеюсь, у тебя все будет хорошо, Джил. Я всем расскажу про тебя — обещаю. Удачи тебе!

— И тебе, пахарь. Захвати свой топор — пусть его повесят в ратуше.

Джилад посмотрел, как Бреган идет через калитку к замку.

Тот оглянулся напоследок, помахал рукой — и ушел.

Всего Дрос покинуло шестьсот пятьдесят человек.

Две тысячи сорок осталось — не считая Лучника, Каэссы и еще пятидесяти стрелков. Остальные разбойники, выполнив свое обещание, вернулись в Скултик.

— Чертовски мало нас теперь, — проворчал Друсс.

— Никогда не любил излишней толчеи, — беззаботно бросил Лучник.

Хогун, Оррин, Рек и Сербитар остались на местах, а Друсс с Лучником вышли в ночь.

— Не отчаивайся, старый конь, — сказал Лучник, хлопнув Друсса по спине. — Могло ведь быть и хуже.

— Это каким же манером?

— У нас могло бы, к примеру, кончиться вино.

— Оно и так кончилось.

— Да ну? Ужасно. Ни за что бы не остался, если б знал.

Но у меня, к счастью, еще завалялась пара бутылок лентрийского красного. Хоть сегодня попируем — а глядишь, и на завтра останется.

— Хорошее дело. А еще можно поберечь его пару месяцев, чтобы созрело маленько. Лентрийское красное, как бы не так!

Это твое пойло гнали в Скултике из мыла, картошки и крысиных потрохов. Надирские помои и то приятнее.

— Тебе виднее, старый конь, — я их помоев не пробовал.

Мой напиток вполне пригоден.

— Пойду лучше пососу надирскую подмышку.

— Прекрасно! Тогда я сам все выпью.

— Не вскидывайся, парень, — я с тобой. Всегда считал, что друзья должны страдать вместе.

Артерия вильнула под пальцами Вирэ, как змея, выбросив кровь в брюшную полость.

— Крепче! — приказал кальвар Син. Он погрузил обе руки в рану, лихорадочно стараясь зашить внутренний разрыв и отталкивая в сторону голубоватые скользкие внутренности. Это было бесполезно, и Син это знал, но почитал своим долгом пустить в ход все свое мастерство. Жизнь, несмотря на все усилия, уходила сквозь пальцы. Еще стежок, еще одна победа, давшаяся слишком дорогой ценой.

Раненый умер на одиннадцатом стежке, стянувшем его желудок.

— Умер? — спросила Вирэ. Кальвар кивнул и распрямил спину. — А кровь все течет.

— Через пару мгновений перестанет.

— Я думала, он будет жить, — прошептала она.

Кальвар вытер окровавленные руки полотном, подошел к ней, взял за плечи и повернул к себе.

— На это у него имелся один шанс из тысячи, даже если бы я остановил кровотечение. Копье пробило ему селезенку, и гангрена была почти неизбежна.

Ее глаза были красными, лицо серым. Она моргнула и содрогнулась всем телом, глядя на умершего, но слезы не потекли.

— Мне казалось, у него борода, — растерянно сказала она.

— Это у предыдущего.

— Ах да. Он тоже умер.

— Тебе надо отдохнуть. — Син, поддерживая Вирэ, провел ее через палату, между рядами трехъярусных коек. Служители тихо сновали по проходам. Здесь разило смертью, и сладкий, тошнотворный запах гниения смешивался с горечью обеззараживающего сока лорассия и горячей воды, приправленной лимонной мятой.

Возможно, дело было как раз в тяжелом запахе, но Вирэ с удивлением убедилась, что колодец не иссяк и она по-прежнему может плакать.

В задней каморке Син налил в таз теплой воды, смыл кровь с ее лица и рук и вытер бережно, как ребенка.

— Он сказал, что я люблю войну, — проговорила она. — Но это не правда. Может быть, тогда было правдой, а теперь не знаю.

— Только глупцы любят войну — или те, что и в глаза ее не видели. Вся беда в том, что выжившие забывают об ужасах и помнят только восторг, испытанный ими в бою. Они делятся своей памятью с другими, и тем тоже хочется. Накинь плащ и пойди подыши воздухом. Тебе станет легче.

— Вряд ли я смогу прийти завтра, кальвар. Я буду с Реком на стене.

— Я понимаю.

— Я чувствую себя такой беспомощной тут, глядя, как умирают люди. — Она улыбнулась. — Мне это не нравится. Я к этому не привыкла.

Син посмотрел ей вслед с порога — она шла, высокая, закутавшись в белый плащ, и ветер трепал ее волосы.

— Я тоже чувствую себя беспомощным, — тихо сказал он.

Эта последняя смерть тронула его сильнее, чем следовало, — но этого человека в отличие от других безымянных страдальцев он знал.

Карин-мельник. Кальвару помнилось, что в Дельнохе у него есть жена и сын.

— Что ж, тебя хоть есть кому оплакать, Карин, — шепнул он звездам.

Глава 25