Легенда Лукоморья.

Матушка появилась ближе к вечеру, когда спала дневная жара, солнце приглушило свой нестерпимо яркий свет и окрасило Златоград розовым цветом, а летний ветерок скользнул между людной толпы, растрепав мягкие кудри малышни, взметнув яркие косынки на их мамках и рассыпав зерно на продуктовых лотках. К тому времени Василиса уже успела узнать, что виновником ее исчезновения по-прежнему считают Кощея. Доблестный Чернослав из злодея душу вытряс, но Василисы в замке не нашел и вернулся несолоно хлебавши.

— И что же, Кощей мертв? — не удержалась от возгласа ряженая царевна.

— Живехонек, — с возмущением поведала словоохотливая кумушка, придирчиво перебиравшая отборные груши на возу, в надежде найти изъян на спелых бочках и сбить цену. — Злодей-то Бессмертным оказался!

Василиса насмешливо хмыкнула, оценив хитрую ложь бывшего жениха, и, расплатившись за грушу, вонзила зубки в сочную медовую мякоть. Она узнала все, что хотела. В следующий миг она смешалась с толпой, оставив бойкую кумушку пререкаться с торговцем.

Потолкавшись между рядов, Василиса также узнала, что в царском тереме все спокойно, царевна Светлана стала царицей в Тридевятом царстве и воспитывает двух малых царевичей, а царевна Злата диво как расцвела. И дня не проходит, чтобы очередной заморский принц или видный боярский сын не попросил ее руки. Встревожили ее слова про какую-то Агриппину, которая заправляет в царском тереме, но дослушать не пришлось — народ заволновался при виде царицы-матушки, кумушки тут же принялись обсуждать наряд царицы, а Василиса стала пробираться поближе и то и дело вытягивала шею, чтобы как следует разглядеть родную матушку.

Ей повезло — пробилась в самый первый ряд. Сердце колотилось пойманной в кулачок синицей, глаза с жадностью впитывали каждую родную черточку, каждую незнакомую морщинку на любимом лице, каждый непривычный жест. Царица шла между расступившейся толпы белой лебедью — подняв голову, расправив спину, вот только крыльев за спиной у нее больше не было. У Василисы перехватило дыхание от тревожного открытия. Никто из собравшихся на ярмарке не замечал этой перемены, никто не видел слегка опущенных плеч царицы, ее надломленной осанки. Такие перемены заметны только дочери, знающей свою мать до мельчайшей черточки, до едва уловимого движения. Раньше царица парила, сейчас она шла по земле, подметая подолом своего роскошного платья дорожную пыль. Сердце Василисы ныло — ты виновата. Твой побег — это сеточка морщин на белом лбу матери, твой побег — это тонкая серебристая нитка в черной косе, твой побег — это затаившаяся печаль в глазах, твой побег — это выцветшая синева очей, смытая горючими слезами.

Матушка подошла совсем близко, еще шаг — и можно дотронуться рукой. Так близко, так мучительно далеко. Василиса застыла, чтобы не выдать себя. Толпа колыхалась, выкрикивая пожелания добра и процветания царице. Еще шаг, сравнялась... Сердце замерло в груди — матушка глянула прямо в глаза. Рука против воли метнулась к ней, чтобы ощутить тепло материнских рук. Но ладонь обожгло льдом серебра. Царица прошла мимо, едва взглянув на чумазого оборванца. Василиса мутным от слез взглядом смотрела на серебряную монетку в руке. Серебряная монетка за серебряную ниточку в волосах.

— Вот повезло-то! — завистливо взвизгнул кто-то над ухом. — Царица-то расщедрилась!

Василису толкнули под локоть, но она успела крепко сжать монетку в ладошке и что было сил рванула в глубь толпы, ругая себя за минутную слабость. В тот момент, когда мать взглянула на нее, Василиса позабыла обо всем на свете — об обещании, данном Бабе Яге, об осиротевших без нее коте и избушке, о необходимости вернуться в лес. На миг захотелось, чтобы матушка узнала, прижала к сердцу и никуда не отпустила. Серебряная монетка, подарок царицы бедняку, отрезвила, как кадка ледяной воды. Ничего уже не изменить. Ни седины в волосах царицы, ни судьбы, которую Василиса выбрала по доброй воле. Узнай ее мать — и случилось бы непоправимое. Страшно себе даже представить, что бы тогда случилось!

Толпа выплюнула ее к одежной лавке, возле которой скучала нарядная торговка. Та встрепенулась, но, увидев чумазого голодранца, мигом потеряла к нему интерес. Голодранец же с перекошенным лицом таращился в висящее на лотке зеркало и прижимал к сердцу сжатую в кулак ладонь.

— Ишь, уставился! — насторожилась торговка. — А ну топай отсюдова, голь перекатная!

Нищий выложил на стол серебряный кругляшок и тонким голосом пропищал:

— Мне рубаху и юбку.

Торговка с недоверием покрутила монету, за которую можно было бы скупить половину ее лавки.

— Для матушки, — торопливо уточнил парень.

 Монета исчезла в складках одежды торговки, женщина одобрительно кивнула:

— Подберу самое лучшее, — и достала из-под лавки самую дешевую рубаху из грубой ткани и ношеную юбку. Все вместе — не дороже медного гроша.