Легенда Лукоморья

Бревенчатые домики с любопытством выглядывали из-за некрашеных заборов и, казалось, провожали нас окошками-глазами. В них не было ничего сказочного: дома крепко вросли в землю, выпускали в небо дымок из печной трубы, и трудно было представить, чтобы они с кудахтаньем вскочили на куриные ножки и отправились гулять по лесу, как избушка Бабы-яги. Но мне теперь каждый домик представлялся живым существом, которое с радостью распахивает дверцу при виде вернувшихся хозяев, на ночь захлопывает веки-ставенки, а поутру раскрывает их, пробуждаясь с первыми солнечными лучами.

Дом в конце улицы, у калитки которого остановился Кузьма, был не таким. Вопреки уверениям Кузи, этот дом не ждал гостей. Он настороженно щурился мутными окошками и припадал на один бок, как дряхлый калека. На его крыше не вертелся любовно выточенный из дерева петушок, а из смотрящей вбок трубы не вился дымок. Из-под черепицы топорщилась солома, между бревен торчала пакля, делая дом похожим на выставившего иглы ежа. Я глянула себе под ноги, чтобы обменяться взглядами с Варфоломеем, но тот бросил меня и походкой завзятого ловеласа устремился за миниатюрной белой кошечкой, нырнувшей за забор. Следом, с трудом протиснув свое упитанное тельце между досками, скрылся из виду и Варфоломей.

Что ж, придется разбираться самой. Если бы не обещание, данное Кузьме, я бы не стала ждать, пока он взломает калитку, явно не желающую пускать нас во двор, а попросилась бы переночевать в любой другой из всех уютных домиков.

Калитка открылась со скрежетом, как будто собачья пасть клацнула. Я даже обернулась в поисках Барбоса, выскочившего из своей будки, но двор был пуст. Лишь вдальнем углу у забора сидела ворона и деловито копошилась в мусорной куче.

– Надо подмазать, – прокомментировал Кузьма душераздирающий скрежет и, словно оправдываясь за возлюбленную, добавил: – Мужика-то в доме нет. Фрося с бабкой живет. Где уж за всем хозяйством уследить!

Я с опаской покосилась на прогнившее местами крыльцо, ожидая увидеть хозяйку под стать дому – косую, косматую, в засаленном переднике и с недобрым прищуром. Но на крылечке показалась миловидная худенькая девушка в опрятном сарафане, которая тепло улыбнулась и махнула нам рукой.

– Здравствуй, Фрося! – расцвел Кузьма. – А я тебе гостью привел. В лесу встретил, заблудилась девица. Пустишь на ночлег до завтра?

– Отчего же не пустить? – тонюсеньким голоском Дюймовочки проговорила Фрося. – С радостью. Сейчас теста намешу, пирогов напеку.

– Да что вы! – замахала руками я. – Не надо беспокойства!

– Какое же это беспокойство? – мягко, но вместе с тем решительно возразила Фрося. – Гость в доме – радость хозяйке. Пойдем в избу. И ты, Кузьма, заходи на пироги.

– С грибами? – уточнил Кузьма, поедая Фросю глазами.

– С подберезовиками, – заалев, кивнула та.

– Непременно зайду!

Фрося провела меня через темные сырые сени в довольно опрятную комнатку. Я с одобрением оглядела наведенный порядок: белые вышитые занавески на окнах, чистые половички – даже жалко вставать на них пыльными с дороги лаптями. Что ж, похоже, Кузьма был прав, хваля Фросю за трудолюбие и хозяйственность. Снаружи, там, где требовалась мужская рука, дом выглядел не ахти, зато внутри, где заведовала хозяйка, все сияло чистотой и радовало глаз уютом. Только печь была завалена старыми лохмотьями, как будто, спешно наводя порядок, хозяйка сгрудила туда весь хлам.

Я вздрогнула: куча зашевелилась, откуда-то, будто из-под ватного одеяла, донесся слабый, но полный мучения стон. Я обернулась на Фросю и опешила: показалось, что ее глаза полыхают ненавистью, а мягкий рот скривился в жестокую гримасу. Моргнула – наваждение прошло, как рябь на воде. Лицо Фроси и впрямь исказила гримаса, но не ненависти – жалости. В голосе прозвучало истинное сочувствие:

– Бабулечка, как ты, родная?

Девушка шагнула к печи и любовно погладила рукой по тряпью. Она что-то успокаивающе прошептала, и голос ее был нежен и убаюкивал. Даже у меня сомкнулись глаза, и я зевнула, вспомнив о том, что весь день провела на ногах. Хорошо бы сразу лечь спать. Но Фрося была непреклонна.

– Нет-нет, – отойдя от печи, возразила она. – Я понимаю, как ты устала с дороги. Но что за сон, когда в животе пусто? Даже не думай, – она решительно достала мешочек муки и лукошко, полное грибов, – не прощу себе, если ты голодной спать ляжешь. Как я потом Кузьме в глаза буду глядеть? Если хочешь, приляг, вздремни. Я разбужу, как пироги поспеют.

Фрося вынула из сундука сшитое из заплаток покрывало, застелила лавку у окна, положила в изголовье свернутую овчину. Я с наслаждением вытянулась на лавке, поглядела как сноровисто Фрося месит тесто и лепит пироги, заключила – хорошая жена Кузьме достанется. Осталось только уговорить невесту. Но пока немножко передохну и наберусь сил. Прежде чем закрыть глаза, я бросила взгляд на печь: тряпье лежало неподвижно. Видимо, ласковые речи внучки и впрямь подействовали на бабушку как снотворное.