Легенда о Чёрном ангеле (СИ)

Она тихо вздыхает, а я отхожу от неё, чтобы не провоцировать. Рядом с ней у меня закипает кровь, и чёрт его знает, чем это всё обернётся.

Марго смотрит на меня хитро и влезает на байк. Будто бы всю жизнь в седле сидела. Несколько мгновений смотрю на неё, и мне кажется, что ничего красивее в своей жизни не видел. Чёрт…

— Прокатимся? — задаю риторический вопрос и сажусь сзади. — Берись за ручки.

Маргаритка слушается, и я накрываю руками её тонкие смуглые кисти. Впервые задумываюсь, какой контраст между оттенками нашей кожи: моя белоснежная, почти прозрачная, и её тёмная, карамельного оттенка.

Кофе с молоком, мать его.

— Готова? — выдыхаю ей на ухо, а Марго кивает. — Тогда поехали.

Завожу мотор, и вибрация проходит по телу. Я люблю это ощущение, оно меня пьянит и с ума сводит. Особенно, когда Марго рядом.

Никогда не думал, что ехать рядом с женщиной может быть настолько приятно. Байк срывается с места, и я невольно пододвигаюсь настолько близко к Маргаритке, что уже кажется и не разорвать. Будто сплелись воедино, не разделить.

Марго взвизгивает, когда захожу на вираж, хохочет, а мне и самому хочется смеяться. И плевать на Спартака, плевать на все проблемы разом. Рядом с Маргариткой я снова чувствую себя живым.

И это дорогого стоит.

8. Марго

Я не знаю, как долго мы едем, и самое главное, куда тоже не понимаю. Мотор ревёт так, что в ушах закладывает, а все внутренности скручиваются в крепкий узел, и дыхание сбивается. Лёгкие переполнены кислородом, но всё равно — не надышаться. Воздух чист и свеж, а ещё так упоительно пахнет цветущими липами и сиренью. Лето в этом году началось по-особенному, красиво и волнительно, и сердце мается в ожидании перемен.

Никогда, кажется, я не чувствовала себя свободнее, а кровь так бешено не неслась по венам. В этот момент, когда едем с Вороном вдоль трассы, а мимо пролетает, сливаясь в одну сплошную линию, город, я по-настоящему счастлива. Мы с Карлом не едем, не мчим, на самом деле мы летим, и это прекрасно.

Хочется заорать во всё горло, встать на ноги, раскинуть руки и упереться макушкой в кристально чистое небо, растворившись в нём без остатка.

А ещё Ворон так близко сейчас: прижимается сзади, накрыв мои руки, лежащие на руле, своими, и это кажется волнительнее, чем все поцелуи и прикосновения вместе взятые. В момент, когда ощущения обнажены и так упоительно остры, а ветер свищет, близость Карла почти невыносима.

Я не понимаю, что чувствую к нему. Благодарность за то, что когда-то был добр? Да. Симпатию? Определённо. Но и что-то намного большее. Я давно уже ничего сильнее лёгкого интереса к мужчинам не испытывала. И этот интерес гас во мне довольно быстро — обычно хватало какой-то неудачной фразы или излишнего рвения со стороны мужчины. Не выношу, когда мою свободу ограничивали, пытаясь загнать в узкие рамки.

Но с Карлом… к нему мне хочется быть ближе. Словно можно повернуть время вспять и прожить жизнь как-то иначе. Нет, ни о чём в этой жизни я не жалею. У меня была прекрасная семья, тётя меня любила, потом появился Валера, у которого получилось доказать, что с ним рядом мне будет хорошо. И не обманул. Мы были вместе прекрасные девять лет, пока трагедия не забрала его, но и с этим я научилась жить в согласии. А ещё у меня есть прекрасный сын, которого люблю больше всего в этом мире, за которого всё отдам и не поморщусь. Мне грех жаловаться.

Но вот появился Карл, занял собой мысли. Даже в сны проник, негодяй. Неприличные, между прочим, сны. Мне давно не двадцать, и я прекрасно понимаю, к чему идут наши отношения. Странные, непонятные, сложные, как и сам Ворон, в котором тьма плещется, и никогда не знаешь, чего ожидать.

Он сложный. Всегда таким был. До головокружения и лёгкой тошноты, когда в каждый момент можно сделать неосторожный шаг, и Ворон отвернётся и уйдёт, чтобы больше никогда не возвращаться. Девочкой я часто ловила себя на мысли, что Карл — это мираж, способный растаять от любого резкого движения. И да, однажды всё-таки растворился в липком мареве рассвета.

Я знала, что его посадили. Об этом знали все, потому что всех воспитанников интерната, от мала до велика, собрали тогда в полуразрушенном актовом зале и, как называли это они, провели беседу. Воспитатели долго вещали с трибуны — наследие Советского прошлого — по очереди, что Карл Воронов отныне сгниёт в тюрьме. Потому что он отщепенец и дебошир, моральный урод и подонок, которому ничего не поможет.

Я не верила ни единому слову. Нет, это не о нём они говорят, не о моём Карле. Мне было всего тринадцать, но за прошедший год я сильно изменилась и резко как-то повзрослела. Но всё равно не верила.

О причине его судимости нам не сказали. Я пыталась выяснить — всегда была настойчивой и упорной, но никто так и не рассказал. Даже подслушивала, пыталась найти какие-то бумаги, возможно, остатки его личного дела, но все поиски, какими бы тщательными они ни были, успехом не увенчались. Карла будто стёрли из моей жизни мягким ластиком.