Едва патир Намиб получил первое донесение об открытом наступлении вглубь страны захвативших Амарахаб людей, как его охватил панический страх, и вместо того, чтобы организовать штаб по противодействию противнику, он, под охраной своих телохранителей, бежал из дворца. Намиб собирался уехать в свое имение на западной границе земель патира Севера. Это имение представляло собой настоящую крепость, окруженное со всех сторон тяжелыми песками, попасть в него можно было только по подземному переходу. Обычно под песками никто никаких тоннелей не сооружал, но здесь слой песка был не таким глубоким, и уже через три метра в глубину начиналась твердая земля. Своих двух жен Намиб отправил вперед на час раньше того, чем покинул дворец сам, и в отличие от жен, он сообщил, что отправляется не в одно из своих трех имений, а собирается обойти постовых, проверить, насколько трепетно они исполняют долг службы.
Накануне вечером Намиба посетил некий Сулим, работорговец, тот самый, который похищал людей из-за реки, лично с ним или с кем-то из его братии Намиб никогда не общался, всеми сделками по продаже и покупке рабов занимались его помощники, оказавшись лицом к лицу с тем, кто накликал на них всю эту беду - ведь не окажись Сулим у проклятого города, не захвати он в плен Амалию Розину, и властитель магии не оказался бы в Союзе. И все могло бы идти своим чередом! Намиб сам собирался устранить Сахаба, а значит, сейчас он был бы тем патиром, каким мечтал стать, патиром, наслаждающимся своим положением. Так что увидев Сулима, Намиб с минуту с боролся с желанием наброситься на него и избить, но потом все-таки позволил ему говорить. Сулим уверял, что у него есть план, как насолить властителю магии. Пожелав ему удачи, Намиб ушел, он не верил в этот странный план, не понимал его и потому остался при своем мнении: надо бежать, пока не поздно.
Известие о бегстве патира распространилось очень быстро, на два-три шага оно опережало самого Намиба. Люди реагировали на это по-разному, одни плакали, что их защитник покинул их, другие злились, третьи отнеслись к поступку патира с явным презрением, кто-то с досадой и сожалением.