Легенда о гибели богов

Знахарь пропускает все это мимо ушей:

— Насколько я помню законы гостеприимства, никто еще не бросал упрека хозяину, который кормит гостей тем, что ест сам. Вам придется есть чечевичную похлебку, мои гости.

— А мед? Он что, тоже накапал с козьего вымени?

— Его передали мне недавно за одну излеченную поясницу.

Слышно рычание.

— Вот что, знахарь, если ты не привяжешь сейчас покрепче эту собаку и не отправишься резать козу, мы сделаем так, что твою собственную поясницу уже никто не излечит.

— Этих коз я бы принялся резать разве что для лучших друзей, — неторопливо произносит Человек-с-гор, — для моих близких, которых я едва ли увижу — ну и еще, пожалуй, для сошедших с небес богов...— он кривит губу в злой усмешке. — Но я не собираюсь этого делать ради трех оборванцев, без спросу ворвавшихся в мою пещеру!

— Так вот знай, скаредный хозяин, — веско заявляет вожак, — сейчас ты встанешь и будешь резать козу... нет, клянусь Зевсом, обоих коз, ибо для тебя, сегодня и здесь, мы — боги!

Человек-с-гор громко от всей души смеется. Так непосредственно смеются дети — с возрастом обычно теряющие эту способность.

— И чем же докажут свою божественность три явившихся без приглашения невоспитанных и вонючих бога?

Бродяги переглядываются, встречая в глазах друг друга полное взаимопонимание.

— Тем же самым, — говорит вожак, — чем и прочие боги. Имей в виду, неучтивый знахарь, мы могучи и всесильны. А я к тому же еще и всевидящ. Предсказываю: если мы не будем сейчас довольны тобой, быть тебе изрезанным на ремни и брошенным на корм птицам. Да что там, птицам! Еще к утру лисы раскидают твои кости. Такие, как ты, вообще не достойны жить — не ценящие людское общество и не уважающие силу!

В первый миг ему кажется, что он добился своего. Опустив лицо, Человек-с-гор качает головой — но, когда он поднимает глаза, в них спокойная ярость:

— Вы мне надоели, — произносит он. — Вы дураки, а не боги. Да от вас же воняет могилой, а за плечами каждого стоит смерть!

Вожак еще раз переглядывается со своими спутниками. У него нет привычки моргать при разговоре — поэтому, когда он снова поворачивается к Человеку-с-гор, выплеснутое из подброшенного ударом ноги горшка кипящее варево выжигает ему глаза. Зажав их руками, он кричит, не слыша ничего, кроме собственного крика — а следующим звуком, который дойдет до него, будет плеск весел барки Харона.

Уклонившись от выпада копья, Человек-с-гор подныривает под руку другого противника. Промахнувшийся, не успев нанести второго удара, вспоминает о собаке — после того как та, даже не зарычав, смыкает челюсти на его горле...

От почти погасшего шипящего костра еще поднимается пар, когда хозяин пещеры бросает окровавленный меч. Почувствовав прикосновение к своей ладони шершавого теплого языка, он опускается на землю:

— Мы остались без ужина, — говорит, наконец, знахарь, поглаживая ей шерсть. — И я, и ты... Однако еще остается исполнить последний долг гостеприимства.

В глубине пещеры он находит продолговатый кусок дерева, чем-то напоминающий лопату:

— Пойдем, поищем, где мягче земля.

Впрочем, как не ищи, в горах она везде усеяна камнями. Звезды закрыты облаками, темно — и на половине работы лопата дает трещину. Заканчивать могилу приходится руками.

Поверх трупов он кидает в нее копья и меч:

— Мне ничего не нужно от вас. Легкого пути в страну мертвых.

Забросав могилу землей, знахарь возвращается в пещеру и, чувствуя озноб, принимается раздувать и подкармливать почти угасший огонь. К тому времени, когда от кучи хвороста остается несколько жалких прутьев, Человеку-с-гор наконец удается уснуть. Это неспокойный сон. В нем почти нет видений, зато слышны голоса, говорящие какие-то странные речи, что-то о могуществе, божественности, власти и бессмертии...

На заре его будит блеяние ждущих дойки коз. Он открывает глаза. Он видит свет. Он смотрит на свои руки. Они чисты.

* * *

Этой ночью в кадмейских горах выли волки, а теперь, днем, над полем битвы каркают вороны и сыто грызутся бродячие псы. На пригорке горит костер, разведенный не ради тепла, а ради дыма, который только и может заглушить тошнотворно-сладкий запах трупов. Устав от всего, трое стражников бросают надоевшие игральные кости.

— Паршивое все-таки занятие, — бормочет один. — Охранять мертвецов! Будто они кому-то нужны в чужом краю!

— Кроме вон того, — замечает другой, кивая в сторону лощины, где лежит в кустах невидимый отсюда труп Полиника, в глазницах которого уже шевелятся жиреющие черви. — Ему повезло больше. Как-никак, а умер он на родной земле.

— И что в том пользы, если никто не решился даже похоронить его? Как все же воняют трупы!

Никто из них не слышит, да и не может услышать, как, проходя мимо, у их костра останавливается бог. Это тот самый, уверенный в себе белокурый бог, который любит приходить в мир людей в роковой час выбора, в который единственное «да» или «нет» решает падение или взлет. Бог, чья стрела не знает промаха, а струна — фальшивой ноты.