Легенда о Людовике

Карл был не в числе первых, последовавших за королем, но и не в числе последних. Нанося свой первый удар во славу Христову, он развернулся лицом к морю и увидел корабли с лилиями и крестами, подошедшие вплотную к королевской галере. Воины выпрыгивали из них без колебаний и бросались вперед, досадуя, должно быть, что другие отнимают у них славу. Людовик со своими людьми был тем временем уже под самыми стенами Дамьетты — первого аванпоста сарацин, павшего под натиском крестоносцев Восьмого похода за освобождение святой земли.

Дамьетта сдалась в тот же день почти безо всякого сопротивления.

Осеннее небо Египта было таким же синим, как в июне. На нем все так же не было облаков, и один-единственный раз за пять месяцев, прошедших с тех пор, как крестоносцы высадились у Дамьетты, маленькая и быстрая черная туча налетела на раскаленное белое солнце, изрыгнула теплый ливень и умчалась прочь, стремительная и неуловимая, как сарацинский наемник, наносящий удар исподтишка и исчезающий без следа. Однако жара стала менее жгучей, к тому же от нее довольно надежно защищали высокие стены, низкие навесы и густые оазисы Дамьетты.

Сама по себе Дамьетта, впрочем, не слишком впечатляла. Для многих молодых крестоносцев, выступивших за королем Людовиком в этот поход, в том числе и для Карла, она стала первым увиденным поселением сарацин. Карл и сам не знал, что именно ожидал увидеть, столкнувшись с неверными. Священники и бродяги, всегда толпившиеся при дворе его брата (Луи просто обожал этот сброд, именовавший себя нищенствующими монахами и пилигримами), были горазды порассказать о дьявольских ритуалах, проводимых неверными на той самой земле, где родился, творил чудеса, был распят и воскрес Христос. Они рассказывали об огромных кострах из человеческих костей, на которых сарацины сжигали живьем христианских младенцев, принося их в жертву своему лживому богу. Не то чтобы Карл верил в эти россказни (он подозревал, кстати, что Луи и сам не особо в них верит), но все равно ждал, что Дамьетта встретит их ощерившимися на стенах пиками с насаженными на них головами христиан.

Действительность разочаровала его. Христиане не только носили головы на своих плечах в целости и сохранности, но даже жили в самой Дамьетте бок о бок с мусульманами, и жили довольно мирно. Их было, правда, немного — вся христианская община Дамьетты могла сгрудиться в одном-единственном доме, — и они отчего-то не выглядели осчастливленными, встречая армию своих избавителей. Хотя глава общины, какой-то простолюдин с дочерна загоревшим лицом, кланялся королю Франции в ноги и твердил, что именно он уговорил местного эмира оставить сопротивление и сдаться на милость крестоносцев. Людовик поднял его с колен и говорил с ним со своей всегдашней ласковостью, неизменно выводившей Карла из себя. Право слово, этот двуличный ублюдок не сделал ничего, чтобы заслужить такую милость от короля Франции! Так же как и эмир Дамьетты, все время облизывавший толстые губы и бегавший маленькими глазками, пока шли переговоры о сдаче города.

В конечном итоге мусульманам позволили уйти, а христианам, жившим в Дамьетте, разрешили остаться, хотя у Карла закралось чувство, будто не все они были этому рады. Впрочем, об этом он подумал много позже, когда успел за грустить и заскучать в окружении песчано-желтых, на удивление гладких городских стен. Все здесь было песчано-желтым и гладким, и закругленным, и обманчиво сонным, будто большую часть своей жизни местные жители проводили в ленивой праздности. Впрочем, как еще можно было здесь жить, когда зной выпивал все силы, стоило лишь утром продрать глаза? Дамьетта удивляла не только круглыми очертаниями крыш, дверей и арок над террасами, но и тишиной, столь отличавшей ее от тесных и суетливых европейских городов, где постоянно толпились люди, стучали колеса карет и повозок и чавкали в уличной грязи копыта коней. Здесь же не было даже грязи — слишком было для нее сухо, земля выпивала влагу, и грязь застывала на утоптанных песчаных улицах шершавой коркой, которую солнце высушивало до желтизны. Худощавые, смуглые люди тихо сидели вдоль стен домов, и, казалось, двигались единственно для того, чтобы перейти к другой стене, когда солнце переползало через зенит, унося с собой благословенную тень. Песок шелестел да журчал ручей в оазисе — вот и все, что нарушало неподвижную и безмятежную тишь сарацинского городка.

Хотя когда Дамьеттой завладели крестоносцы, надо сказать, она весьма оживилась.