Легенда о Людовике

Люди с криками кинулись от помоста в разные стороны; лишь трое из тех, кто оказался рядом с оборотнем, остались на месте: король Людовик, султан Тураншах и мать его Шаджараттур. Последняя и вовсе не шелохнулась, только подняла голову, застыв, как изваяние, и смотрела на дьявольское отродье, которому верила и которого слушала, воображая, будто оно послушно ей, тогда как она сама была его послушной рабой. Глаза ее сверкали сквозь паранджу, и единственный крик, который она издала, когда чудовище занесло над ней когтистую лапу, был криком гнева, а не страха. Ибо был Тураншах истинным сыном своей матери, и его ненависть к оскорблениям была в нем от нее.

Но оборотень, прикидывавшийся дервишем Фаддахом, не успел расправиться со своей сообщницей. Воздух со свистом рассекла летящая сталь — и тварь рухнула, захлебнувшись кровью, когда Тураншах пронзил ее клинком, вырванным из руки остолбеневшего от ужаса мамелюка. Зала содрогнулась, когда оборотень рухнул на пол огромной неподвижной тушей. Большинство визирей султана к тому времени уже с криком разбежались, а мамелюки его стояли, стискивая свои копья и не решаясь ступить вперед, рядом с такими же растерянными и испуганными христианскими пленниками. Карл и сам чувствовал, как бешено колотится в горле сердце, и боялся оглянуться на епископа Шартрского. Все, что свершилось только что, никак не укладывалось у него в голове.

Тураншах стоял какое-то время с дымящимся от крови мечом над поверженным чудовищем. Мать его стояла по другую сторону туши. Они были разделены ею, и Карл, глядя на них, понял тем самым своим смутным знанием, которое столь редко позволяло ему ошибаться, что так было и прежде: что многие годы тварь в облике дервиша стояла между сыном и его матерью, и что чувств, и непонимания, и тайн во дворце Каира между будущим владыкой и его матерью было не меньше, чем между владыкой и его матерью в Луврском дворце.

— За что? — только и смог спросить Тураншах у женщины, перед которой стоял с мечом.

Та задрожала вся, словно туго натянутая тетива, закипела яростью, и отчаянием, и той странной любовью, что толкает иных матерей на поступки, которых ни одному мужчине никогда не постичь.

— За то, что он враг! — воскликнула она, и голос ее был так же прекрасен и выдавал в ней ту же запрятанную под покрывалами красоту, что и малейшее из ее движений. — За то, что смутил и оплел твой разум сладкими речами о своем лживом боге! За то, что вызвал жалость в тебе, в тебе, кому надлежит быть жестоким к врагам Аллаха! За то, что ты хотел его отпустить! Но ты не должен его отпускать, Туран, ты не должен, слышишь? Это схватка его и твоя, и вы еще в битве, вы в битве, и жить лишь одному из двоих! Так мне сказал Фаддах! И лишь любовь матери положит вашей битве конец — так мне сказал Фаддах!

Она кричала, забыв, где находится и с кем, забыв о дьяволе, советов которого слушала и который лежал сейчас мертвый, поверженный ее сыном, забыв о своем месте в этом мире. Тураншах смотрел на нее, и выражение юности, уязвимости, растерянности от нежданного предательства вновь проступило на его молодом лице. «Что было бы с Луи, если бы наша мать поступила с ним так, как эта женщина со своим сыном?» — подумал Карл — и возблагодарил Бога, что ему никогда не придется отвечать на этот вопрос.

— Горе мне, — проговорил султан. — Горе, что Аллах проклял меня такой матерью. Горе мне от такой материнской любви. Уходи. Я не хочу больше видеть тебя.

Шаджараттур пошатнулась, словно он ударил ее мечом, а не словами. Евнух подхватил ее под руки и увел из залы, прочь от людей, все еще испуганно гомонивших и не решавшихся подойти к мертвому телу оборотня. Тураншах бросил наземь меч, покрытый черной кровью зверя. Потом посмотрел на своего врага, короля Франции.

— Вижу, дом мой не гостеприимен для тебя, а смертельно опасен, франк, — хрипло сказал он. Все, что было в его лице юного, по-детски самоуверенного, запальчивого и надменного, ушло. — Ты будешь отпущен на волю за выкуп в двести тысяч безантов. Твои братья, кузены и все твои воины также смогут выкупить себя и уйти.

Людовик склонил голову в молчаливом изъявлении благодарности.

— Увести всех, — приказал султан, и, когда стражи встали с обеих сторон от Людовика, добавил: — Я не могу услышать голос твоего бога, как и ты моего. Но мы оба способны увидеть дьявола и отвратить от него наши сердца. Нашим богам обоим ненавистно одно и то же зло. Так, быть может, друг другу они не враги?

Если Людовик что и ответил на эти слова, то Карл уже не услышал — его тоже увели прочь из высокой огромной залы, пропахшей кровью, смертью и серой так, словно тысячи воинов пали здесь и души их теперь кричали и плакали на неизбежной дороге в ад.