Легенда о Людовике

Людовик обернулся на нее, и от изумления, сквозившего в этом жесте, у Жуанвиля сжалось сердце. Что еще могла хотеть эта вздорная, дерзкая принцесса, не удовольствовавшаяся унижением своего отца-короля? Поймав взгляд Жуанвиля, Бланка на мгновение дрогнула, однако намерения своего не сменила. Она шагнула вперед и вдруг присела перед Людовиком в глубоком, чопорном реверансе, так, как приседали просительницы знатных родов, решившиеся молить короля о милости.

— Что? — глухо спросил Людовик, глядя на склонившуюся перед ним дочь сверху вниз.

— Сир, — не поднимая глаз, ответила та, — вы лучший из королей и лучший из христиан, и вы прежде всегда мне были добрым отцом. Потому я молю Господа и верю, что вы не будете мстительны. Я верю, что вы истинно мне желаете счастья, просто я не в том его вижу, в чем вы его видите для меня. Я… я не знала, что мне ответит его святейшество Папа. И оттого… я боялась…

— Договаривайте, — отрывисто сказал Людовик, когда она запнулась.

И тогда Бланка, не поднимаясь и не прерывая реверанса, вскинула на него вновь свои глаза, в которые Людовик больше не мог глядеть, не вздрагивая, ибо видел в них совсем иную женщину, столь же волевую, столь же дерзкую и обладавшую такой же властью менять мир для себя.

— Позволите ли вы войти человеку, что ждет за дверью? — спросила Бланка, и, когда Людовик, окончательно сбитый с толку, растерянно кивнул, вскочила и побежала к двери, чтобы вернуться рука об руку с мужчиной, которого и Жуанвиль, и, как было ясно по взгляду короля, сам Людовик никогда не видели прежде. Мужчина этот был, должно быть, ровесником Жуанвиля, а может, и старше, у него были черты, кожа и манеры испанца, хотя одет он был как истинный парижанин. Взгляд его был серьезен и кроток, но осанка, походка и манера держать себя выдавали в нем очень высокий род. Приблизившись к королю, он встал на колени. Бланка последовала его примеру.

— Сир, — сказала она, — это Фердинанд, принц Кастильский, сын короля Кастилии Альфонса. Я знаю, вы думали меня сватать за него, хотя никогда про то не говорили вслух. Мне любопытно было, и я написала ему сама, первая — да, я знаю, что это дурно, но я ни о чем не жалею. Я его люблю, отец. Я никогда не пойду в монастырь, и замуж ни за кого не пойду, только за Фердинанда. Я писала в Ватикан, а потом ему, и просила приехать и выкрасть меня, если от Папы придет отказ.

— А я, — проговорил Фердинанд Кастильский низким и звучным голосом, даже не делая движения, чтоб подняться с колен, — ответил ей, что трудно измыслить более недостойный и опрометчивый поступок, что воля отца ее должна быть превыше любого чувства и любой мечты и что ваша дочь должна покориться, хотя я стал бы счастливейшим из мужчин и построил бы аббатство в честь святого Доминго, если бы она стала моей женой. Но она упорствовала, сир, оттого я дерзнул тайно приехать в Париж, чтобы быть вблизи и не позволить ей сделать еще большей глупости, например, убежать самой. Теперь же, когда монастырское ее заключение отменено волей его святейшества Папы, я пользуюсь несчастливым случаем, что привел меня во Францию, и официально прошу у вас руку вашей дочери Бланки.

Людовик слушал их в полном молчании. Ничего нельзя было прочесть на его лице. Когда Фердинанд Кастильский умолк, король встал, придерживаясь за спинку кресла, и, слегка пошатываясь, словно пьяный или в бреду, пошел прочь. Жуанвиль кинулся за ним, испугавшись, что ему станет по-настоящему дурно, и попробовал поддержать, но Людовик вялым, неживым движеньем отмахнулся от его руки. Двое влюбленных, видя все это, тоже в испуге вскочили. Бланка воскликнула тонким, надломившимся, совсем детским голосом: «Батюшка!» Но он даже не велел им уйти прочь — он сам уходил, это было ему проще, просто уйти от места и от людей, которые причиняли ему такую сильную боль. Жуанвиль быстро сделал Бланке знак, чтоб оставалась на месте, и выбежал следом за королем, который брел, как слепец, касаясь стен руками.

Когда они очутились в коридоре, Жуанвиль быстро шикнул на камергеров, чтобы оставили их одних. Его послушались. Тогда Жуанвиль сделал то, чего никогда бы себе не позволил в присутствии других людей: взял короля за плечи и прислонил спиной к стене, почти силой удерживая на ногах, а потом слегка встряхнул, молясь, чтобы не пришлось прибегать к более грубому средству.

— Сир. Сир, взгляните на меня. Послушайте меня. Сир!

Людовик поднял на него мутный взгляд. Его губы чуть заметно шевелились, и никто другой бы не понял, что он пытается сказать, но Жуанвиль разобрал.