Легенда о Людовике

Их тут же обступили: десятки лиц, перекошенных, исказившихся, скалящихся, точно звери — в некоторых ртах виднелись даже клыки, с которых клочьями падала желтая пена. По толпе тварей пошел шепоток, мигом превратившийся в крик: «Король! Король! Здесь французский король! Французский король пришел с нами плясать!» — и твари придвинулись ближе, потянули к королю длинные волосатые лапы, на которых прямо на глазах, прорывая кожу, вырастали и удлинялись острые загнутые когти.

— Прочь.

Голос, сказавший это простое слово, был тихий, ровный и мелодичный, мягкий, исполненный достоинства и чистоты. Действие, которое он произвел, было поразительным и мгновенным: тут же втянулись клыки и исчезли когти, отдернулись руки, отодвинулись лица, и твари, за миг до того едва не растерзавшие короля Франции и его несчастного друга, хлынули в стороны, словно отлив, уносящий с берега смрадные трупы утопленников.

Вокруг короля с Жуанвилем образовался островок, в котором осталась только та ведьма, которая их похитила, — и даже она отступала, пятясь, а потом рухнула ничком и распластала руки по земле. Жуанвиль обернулся — и увидел человека, идущего к ним. Совсем обычного человека, не взлохмаченного, не клыкастого, и на обеих руках у него было, как и у всякого доброго христианина, ровно по пять пальцев. Ничего страшного, зловещего или даже попросту подозрительного не было в этом человеке — и все же Жуанвиль содрогнулся с головы до пят, потому что уже видел этого человека совсем недавно, пару часов назад.

Именно он, этот человек, надел на Людовика кровавую сорочку во сне, привидевшемся Жуанвилю. Он был в том же самом зеленом трико, и шапочка его была точно так же заломлена набок, и перо покачивалось при ходьбе, словно он вот только что вышел из сна и как ни в чем ни бывало вступил в явь, где у него тоже было какое-то дело.

«Да уж не сплю ли я? Может, я вовсе не просыпался, а мне просто так показалось?» — с надеждой подумал Жуанвиль, и с силой ущипнул себя за тыльную сторону запястья. Увы, ничего не изменилось: он по-прежнему стоял рядом со своим королем на лысой горе, среди костров, вокруг которых больше не танцевала нечисть — теперь она стояла поодаль и, по примеру ведьмы, тоже падала на колени.

Жуанвиль перевел взгляд на того, перед кем преклонялись колдуны. У человека (было проще и легче называть его человеком хотя бы в мыслях) оказалось молодое, простое лицо, не красивое и не уродливое — обычное лицо среди тысячи прочих лиц. Темные волосы аккуратной мягкой волной падали из-под шапочки. Человек улыбался.

— Ты пришел все-таки на мой праздник, король Людовик. Я рад. А за тобою, — добавил он, переводя взгляд на Жуанвиля, — увязалась, я вижу, и твоя тень. Впрочем, так оно обычно и свойственно тени. Так что я, по правде, вас обоих и ждал.

Он смотрел на Жуанвиля один только миг, но за этот миг на голове у Жуанвиля ощутимо прибавилось седых волос. Он хотел отвернуться и не сумел, хотел поднять руку и нащупать на теле крест — и не смог, такой свинцово тяжелой стала вдруг его собственная рука. Дым колыхался, затуманивая красноватый блеск костров, и казалось, что время застыло, остановилось, стало вязкой тягучей массой, которую можно лишь разрывать руками или рубить мечом, если, конечно, сил достанет его поднять.

— Встань, Ангелина, — сказал между тем человек в зеленом трико ведьме, распластавшейся у его ног. — Ты хорошо выполнила приказ. За это получишь награду, какую просила.

Сказав это, он поднял руку и щелкнул пальцами. В тот же миг земля у ног его забурлила, взрыхлилась, плюясь песком, камешками и червями, и разверзлась наконец ямой, из которой, извиваясь, потянулась черная скрюченная рука.

— Ангерран! О, Ангерран, мой дорогой Ангерран! — вскричала ведьма, в которой Жуанвиль с бесконечным изумлением узнал вдруг Ангелину де Куси — женщину, которую видел только один раз много лет назад, но которая и тогда поразила его своей неподвижной, искусственной красотою, природа коей открылась сполна только лишь теперь.

Упав на колени перед разверстой могилой, ведьма схватила руку, тянувшуюся из земли, и стала покрывать ее поцелуями. Рука извивалась и загребала воздух костлявыми пальцами, пытаясь нащупать опору. Человек в зеленом трико улыбался, глядя, как она хватает за волосы женщину, в безумном порыве никак не перестававшую ее целовать.

— Бери своего мужа на эту ночь. Нынче он твой, — сказал человек и, подняв голову, произнес громче: — Нынче все веселятся и в радости. Ну, веселитесь же! Что ж вы? Ну!

И твари встали с колен, и, будто опомнившись, снова побежали к кострам, и вновь загремел хохот, и вой, и визг, и странная, дикая музыка понеслась над поляной, сопровождаемая столь же диким пением на неведомых языках.

Человек в зеленом отвернулся от своих подданных, вновь рассыпавшихся по поляне, и сказал:

— Пойдем, король Людовик. О многом нам с тобой надобно поговорить.