Легенда о Людовике

— Уж не знаю, как вы проводили время у себя в Шампани, мой друг, а тут все сплошная суета и беготня. Вы же знаете, разумеется, что супруг мой затеял новый сбор средств для похода в Тунис. Не стану лишать его удовольствия рассказать вам об этом самому — но поверьте мне на слово, это ничуть не проще, чем в прошлый раз. Верите ли, мы даже распродали мебель! Вот это кресло, на котором я нынче сижу — это лучшее кресло, что у меня осталось. Месяц назад в спальню ко мне заявились плотники и чуть не прямо из-под меня вытащили кровать! Вместо нее поставили, конечно, другую, поменьше. Но вы же знаете, как тяжело в нашем возрасте привыкать заново к новой постели — кости уже не те… А что я могла поделать? Его величество заявил, что старая моя кровать стоит четыреста сорок франков, тогда как новая — всего лишь двести шесть. Эта разница, сказал его величество, обеспечит трех пеших рыцарей в вооружении и с поклажей. Как будто эти три рыцаря вправду спасут Иерусалим…

«Что с вами, мадам? Вы прежде никогда на него так не жаловались», — думал Жуанвиль, слушая ее с плохо скрываемым изумлением. Он безмерно уважал королеву за ту кротость, с которой она несла безразличие и, порой, несправедливость своего мужа, — а теперь видел перед собой сварливую женщину, каких тысячи, одну из многих.

— Но полно, что это я, — словно расслышав его молчаливый упрек, спохватилась Маргарита. — Об этом он и сам вам расскажет. А вы расскажите-ка лучше о себе. Как там ваша супруга, эта милая Мари? Я только раз ее видела, но хорошо помню… Как ваши дети?

— Все хорошо, все здравствуют, благодарю вас, мадам, — ответил Жуанвиль, даже не удивившись некоторой сухости своего тона, которой Маргарита, впрочем, не заметила.

— О, хотела бы я поглядеть на ваших детей. Их ведь пятеро у вас? А старший, наверное, уже рыцарь?

— Нет, мадам, пока что только оруженосец у графа Тибо.

— Ах, оруженосец! Стало быть, будет рыцарем. Но это хорошо, что еще не рыцарь, иначе бы Людовик и его увел в этот свой новый поход. Тибо идет с ним, вы знаете? Он один из тех, кто идет, — многие отказались от обета, кто-то откупается деньгами, но их все равно не хватает… Симона, вы, кажется, хотите уморить меня насмерть простудой? Полегче! — вдруг повернувшись к даме, обмахивавшей королеву огромным веером, резко сказала Маргарита. Маленькая дама съежилась и забормотала извинения, а Маргарита, смерив ее уничтожающим взглядом, вновь повернулась к Жуанвилю. — А мой старший, Филипп, уже рыцарь. Людовик посвятил его на прошедшую Троицу. Правда, неизвестно еще, поедет ли он в Тунис. Я бы этого не хотела. О, не то чтобы я была против того, чтоб он помог отцу выполнить священный долг христианина, но… Мы так славно с ним ладим, с моим Филиппом, — доверительно добавила королева, наклонясь к Жуанвилю чуть ближе. — У нас много общего с ним, с моим славным мальчиком. Конечно, он очень послушен отцу, да и разве возможно иначе? Но я считаю, он похож на меня, о да, он очень похож на меня, и если не отправится в этот поход, то, уж конечно, не отринет моего совета. Ибо разве может быть дурным совет, исходящий из любящего материнского сердца? Моя свекровь Бланка Кастильская нам всем доказала обратное, верно же, Жуанвиль?

Она наклонялась к нему все ближе, а Жуанвиль невольно откидывался в кресле все дальше, глядя в ее одутловатое, сильно напудренное лицо и не веря, что это та самая женщина, которая бегала когда-то от своей свекрови потайной лестницей во дворце Понтуаза. О чем она говорила с ним, что пыталась сказать, чем пыталась хвалиться? У Жуанвиля шевельнулось подозрение, страшное в своей нелепости, даже глупости; но оно лишь окрепло, когда Маргарита, поняв наконец, что нарушает приличия в глазах своих дам, выпрямилась в кресле и сказала:

— Словом, вы очень кстати приехали. Нынче вечером состоится совет, на котором его величество объявит имя регента, которого оставит на то время, что пробудет в святой земле. Лучшие из мужей и почти все пэры отправляются вместе с ним, а Филипп еще несовершеннолетний, поэтому… Симона! Симона! Да что вы застыли, будто Лотова жена — у вас веер в руках, вы не забыли еще, зачем он сдался? Или хотите, чтобы я умерла от жары? Машите сильнее!

И все-таки он не ошибся. Всемогущий Боже, он не ошибся: регентство! Вот о чем мечтала, вот чего жаждала, вот в чем была уже почти совершенно уверена эта женщина, столь долго жившая в тени своей свекрови, а затем — своего супруга. В самом деле, разве было ее желание совершенно абсурдным? Ведь королю Людовику уже случалось разделять свою власть с женщиной, которую он любил и уважал больше, чем большинство мужчин. Уходя в первый раз за море, он именно королеву Бланку поставил регентшей — и, уже во второй раз за время его царствования, она блестяще с этой задачей справилась. Отчего бы было ему не оказать то же доверие и своей жене? Решительно не было на то никаких причин.