Легенда о Людовике

Она не знала, как он оказался рядом, на коленях возле нее, только ощутила его губы на своих и подумала, до чего это странно, нелепо, непривычно — более пяти лет прошло с тех пор, как ее целовал мужчина. Чувство стыда и тревоги, и тоски, и отчаяния, которое росло в ней давным-давно и которому она не могла, не смела дать волю, пока не была уверена в своей безнаказанности, — все это хлынуло из нее и излилось коротким, едва различимым стоном, хриплым и мало похожим на человеческий голос. Диким водоворотом хлынули образы: она в нижней сорочке в зале совета пэров, тяжесть плаща давит ей на лодыжки; она в тесной и душной карете, с огромным, неподъемной тяжести животом, из которого рвется наружу непоседливый Шарло; она в темной степи под Тулузой среди огней костров, рвущихся ввысь; она одна, одна в пустой огромной постели; она над пропастью, над огнедышащей бездной, извиваясь от наслаждения и от ужаса в хватке руки, протянувшейся к ней словно бы с самого неба…

«Матушка, да в самом ли деле вы были невинны?»

Плотью своею — да. Но была ли она невинна помыслами, мечтаниями, страстями? Была ли? И есть ли? И…

«О Боже, я так одинока и так устала, и мне так нужен мужчина», — подумала Бланка, и когда на руке ее сомкнулась другая рука, мужская, почти в точности так, как в недавнем ее сне, — в тот самый миг она поняла, что это не та рука, которая вытянет ее из бездны, но та, которая в бездну ввергнет.

Ибо бездна наслаждения и жаркого забытья была и бездной греха, бездной погибели тоже.

«Матушка, да в самом ли деле вы были невинны?»

— Нет! — вскрикнула Бланка, вскакивая на ноги.

Она поднялась так резко, что Тибо отшатнулся, едва не потеряв равновесие. Огромные поля его шляпы качнулись, шляпа съехала набок, и он показался вдруг Бланке нелепым, смешным, ничтожным — глупый поэт, влюбленный дурак, которого она использовала так же, как многих других. Он этой мысли ей захотелось рассмеяться — но вместо этого она всхлипнула и быстро закрыла руками глаза, пылающие, как в огне.

— Уходите. Уходите, оставьте меня.

— Моя королева…

— Вы слышали, что вам велено, или нет? — выкрикнула она, отнимая руки от лица и глядя на него с такой ненавистью, с какой может глядеть только женщина, прогоняющая мужчину, в котором остро нуждается.

Тибо поднялся с колен, угрюмо поправил перевязь и ушел, поклонившись у самой двери. Бланка задержала пальцы на губах, глядя, как за ним опускается полог. Он недолго ее целовал, но губы горели, как от первого поцелуя, сорванного с нежных девичьих губ дерзким юным придворным много десятилетий назад.

Теплая и сильная рука ее сына держала крепко.

Медленно вздохнув — дыхание обжигало ладонь так же, как камни пола обжигали ступни, — Бланка села назад на скамью. Шелка ее платья зашелестели в тиши. Она прикрыла глаза, на долю мгновения позволив себе вспомнить пальцы, заставлявшие ее кричать и извиваться во сне.

Потом она открыла глаза.

Ей нужен мужчина, о да; и он есть у нее. Она надела на него корону и правит с ним вместе, и будет и дальше править все так же славно. Он верит ей, и она его не предаст.

Над Фонтенбло серым мороком поднималась ноябрьская заря.

Часть вторая Король — искатель

Глава пятая

Санс, 1234 год

Карету тряхнуло на ухабе, колесные спицы заскрипели под угрожающе хрустнувшим днищем. Алиенора, высунувшаяся в окно почти по плечи, взвизгнула, скорее восторженно, чем испуганно, и только крепче вцепилась руками в дверцу. Маргарита невольно ухватила ее за юбку — не для того, чтоб стянуть вниз, о нет, на это она уж и не надеялась, просто надо же было за что-то держаться, а юбки Алиеноры были как раз под рукой.

Ухаб миновали, карета выровнялась, и Маргарита тоже, переводя дух.

Баронесса де Мартильяк, сидевшая напротив нее и сжимавшая юбки Алиеноры с другой стороны, длинно и затейливо бранилась. Алиенора отвечала на это счастливым заливистым хохотом.

— Иль-де-Франс, Иль-де-Франс — вот вам ваш Иль-де-Франс! Не дороги, а наказание Господне. Да сядьте же вы в самом деле, мадмуазель Алиенора!

— И не подумаю!

— А ну как сейчас посильнее тряханет — так и полетите вашей глупой головкой в грязь, и добро если шейку свою цыплячью не свернете, а прическу так наверное испортите безнадежно!

— Ну и что? — фыркнула та, наваливаясь на окошко еще сильнее и беззаботно дрыгая ногами чуть не перед самым лицом баронессы. — Подумаешь, прическа! Ой, гляди, это что там, неужто мельница?! Большущая какая!