Легенда о московском Гавроше

— Это не я, а наш Николашка наплошал. Нешто так воюют? Мы стрельнем малой пулькой, а в нас аж целый чемодан летит: рванет — роту побьет. Вот и отвоевался… Ни одного германа вблизи не видал, а инвалидом стал… Нет, при таком царе, который сам без царя в голове, худо нам будет. Где уж ему войском управлять, когда им его жена, немка Алиска, командует…

Самыми горячими слушателями Васьки были мальчишки.

Насчет худа Васька правильно напророчил. Вскоре голодные беженцы, безрукие, безногие, безглазые солдаты заполнили Замоскворечье. Многим даже хлеба не хватать стало.

Но замоскворецкие мальчишки народ сметливый, быстро догадались, где достать лишний кусок. Недалеко окружная железная дорога, а по ней и день и ночь бегут и бегут поезда: коней и людей на войну везут в обход Москвы. В приоткрытых дверях гривастые конские морды мелькают, лохматые бороды пожилых мужиков, испуганные лица безусых парней. Завидев церкви белокаменной столицы, иные торопливо закрестятся.

Мальчишкам зевать некогда, припустятся рядом с вагонами и жалобно кричат: «Солдатики, киньте хлебца!»

Сжалятся служивые, вспомнив своих сирот, оставшихся в деревнях, и кинут кто ломоть, а кто и полковриги ржаного хлеба, испеченного в дорогу матерями да женами. И умчатся помирать в окопы.

А ребята разбегутся по домам поделиться с родными солдатским хлебцем, а со всей улицей — залихватскими песнями. И конечно, Андрейка вместе с ребятами и куски эти жевал, и лихие песни подхватывал.

Но об этом не знал учитель Фивейский.

…Купчиха приехала на паре вороных, в коляске с дутыми шинами. Она была в черных Шелках, в ушах сверкали бриллиантики. Лицом бела, полна, пухлые пальцы все в кольцах. Когда вошла — повеяло душисто, как от цветочной клумбы.

Следом за ней — важный господин в сюртуке с золотыми пуговицами.

— Павлов Андрей! — позвал голос учителя.

Андрейка вскочил и чихнул. Раздались приглушенные смешки, Морозова милостиво улыбнулась.

— Вот мальчик, про которого я вам говорил, — изогнулся Фивейский. Расскажите, Павлов Андрей, про Ивана Сусанина.

Накануне учитель сводил школяров в кинотеатр «Великан» на картину «Жизнь за царя» и заставлял ребят пересказывать содержание.

Андрейка начал без запинки:

— Русские люди, купцы и бояре, устав жить без царя, спасая Русь, избрали на царство молодого Михаила Романова. А злые ляхи решили его убить. И пошли искать его терем. Бродили, бродили по темным лесам, найти не могут… А Иван Сусанин: идемте, мол, покажу. Да и завел так, что не выйти. Изрубили его ляхи с досады, да и сами померзли, как воробьи. А царь все-таки воцарился. И пошли от него: Алексей тишайший, Петр Первый, Екатерина Вторая, Александр благословенный.

Купчиха улыбалась все шире, поглядывая на сопровождающего ее важного господина.

— А знаете ли вы, Андрей Павлов, полный титул ныне царствующего императора?

Титул царя был такой длинный, что не сразу выговоришь, — царь польский, великий князь финляндский, герцог лифляндский и прочая и прочая. Для краткости Андрейка лихо отчеканил:

— Николай Второй, кровавый!

У важного господина золотые очки с носа-крюка слетели и повисли на цепочке. Фивейский вытянулся и застыл, как покойник. У купчихи глаза округлились.

— Это где ты такое слышал? — спросил наконец чиновник.

— А там! — махнул рукой Андрейка в сторону окружной, где гугукнул очередной паровоз. И, заложив ладонь на затылок, как это делали солдаты, запел:

Миколай вином торгует,
Сашка булки продает…

— Молчать! — вскричал, как хриплый петух, чиновник.

Богачка Морозова укатила, откинувшись в коляске. Учитель Фивейский не вернулся в класс. Вместо него в класс вошел протоиерей Воздвиженской церкви, которой принадлежала школа, отец Исай, самый грозный поп из всех замоскворецких.

Он не стал допытывать, «откуда взял Андрей эти слова да кто его родители», он только сказал:

— Возмутитель благонравия, изыди!

Никто не пошевелился. Ребята Андрея не выдавали. Но тут высунулся Фивейский, держа у виска белый платочек, и указал возмутителя.

Поп вытянул виновника из-за парты за ухо и заорал:

— Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! — И, протащив по коридору, наподдал ему на крыльце пониже спины сапогом с ловкостью, достойной вышибалы в трактире Полякова.

Завертевшись, как крученый мяч, Андрейка расслышал вдогонку:

— Пришли родителя… Вы ответите за оскорбление величества! Жизнью!

Андрейка как настоящий замоскворецкий мальчишка ответил на это:

— За такого царя жизнь! А этого не хотите? — И похлопал себя по заду.

ДРУЗЬЯ И ВРАГИ

По обычаю замоскворецких мальчишек Андрейка в беде не унывал. Чем ему хуже, тем он веселей. Вот и теперь, перескакивая с булыжной мостовой на пыльные тротуары, он развлекался: читал вывески наоборот, дергал за хвосты дремлющих вместе с извозчиками кляч, запряженных в старомодные пролетки, и хохотал, отскакивая от злого кнута.

Огромную вывеску над лабазом — «Продажа овса и сена Крестьянинова и К°» — он прогорланил по-своему: «Продажа отца и сына крестьянинова и хо-хо-хо!» И был отпугнут метлой Васьки-сидельца.