Легенда о ретивом сердце

— А недалече… В землю христианскую. Свят и стар муж поводили меня по тем местам до Назарета, и до Хеврона, и до Ердана, а потом у индеев черномазых был. Бедно живут индеи, а есть и богато — кто как может, — отвечал рассудительно старик. — В корову верят… И есть у них такие огромные животины — слоны, значит. Нос у каждого до земли и по два зуба торчат.

— Да чего ж ты пёр в этакую даль? — спросил Алёша.

— А поглядеть, — прищурился старичок, — как люди живут, посмотреть и себя показать. Вот приду и всё как есть на бересте нацарапаю. Сколько берез раздену — лес! Во сколько видал! Я ведь грамоте разумею, у нас под Новым городом каждый смерд грамоте умеет…

— И как это ты уцелел? — удивился Добрыня. — Печенеги небось до самой этой Индеи кочуют?

— Воина скрозь… Все воюют.

— Сколько идешь так? — спросил Иль.

— Не упомню. Годков восемь, и все на ногах. На печь бы пора, да не усижу ведь — пойду за Варяжское море.

— А слону эту длинноносую можешь начертить тут? — спросил Алеша.

— Могу! — с готовностью согласился старик и, разбив палкою лед, стал тыкать конец ее в грязь и рисовать на земле что-то неуклюжее, нелепое.

Нарисовал, хитро поднял палец:

— Во каков!

— Тьфу ты! — сплюнул Алеша. Да где у нее хвост? Спереди али сзади?

— Сзади, сзади! — заторопился старик и стал показывать палкой.

Потом он поклонился низехонько и поплёлся дальше. Храбры долго оглядывались на него, пока он не стал величиною с муравья, маленького муравья, несшего свою кроху…

И снова потянулась скучная дорога. Хрипло хохотала сорока. Срывались и летели редкие снежинки, таяла на шеях коней. Заблудшее перекати-поле неохотно переворачивалось на неровных боках и вдруг, подхваченное ветром, делало скачок над головой. Глушь, безлюдье… Ещё один человек попался на дороге — гонец с заставы. Он скакал в Киев. Лицо будто гриб ядовитый — посинел от холода в легком кафтане. Бросил поводья, засунул озябшие руки в рукава.

— Далече до заставы? — спросил его Добрыня.

— К утру поспеете, — отвечал гонец, шмыгая носом.

— Что печенеги?

— Шалят… Да вы напрямик езжайте. Мимо камня того Синегоркиного.

Илейка вздрогнул:

— Какого камня?

— А вон там виднеется бел-горюч камень… Поляница печенежская зарыта под ним. Как с левой руки окажется, вы направо забирайте. Десяток верст срежете…

— Какая поляница? — не выдержал Илейка, побледнел.

— А бог ее ведает! Сказывают, злая ведьма была и много наших на тот свет отправила. Сюда сам хакан частенько жалует. Он и приволок этот камень Латырь. Направо, значит, валите. К утру поспеете.

Гонец пришпорил коня, порысил. Тих и темен стоял Илья, не сводил глаз с виднеющейся в степи белой точки.

— Вот и дорожка, — сказал Добрыня через некоторое время, показывая на едва заметную в почерневшей траве тропку.

— Догоню! — бросил Илейка, круто повернул в степь.

Храбры только переглянулись, «Скорей, скорей!» — мысленно подгонял коня Илейка, спешил, как будто мог увидеть ее живою, все не верил, ему все мерещилось, что она там.

Камень лежал огромный — десяти человекам не под силу, белый, в глубоких морщинах. Вокруг него ничего — только полусгнившие стебли травы да черный покоробленный репейник. Ветер дул, колючие листья царапали на камне какие-то письмена…

Так вот где пришлось встретиться, вот ты где, Синегорка! Сколько уже не видел тебя и не увижу теперь… Ударить бы копьем в этот камень, расколоть его надвое… Нет, всему конец… Долго держала ты меня в плену, на всю жизнь глаза занозила… И вот теперь освободила.

Илейка сгорбился, постарел сразу, пусто было на душе. Степь вдруг сузилась в одну давно неезженную дорогу, небо стало каким-то особенно пустынным. Проглянуло на минуту солнце, камень вспыхнул, засветился и, должно быть, далеко был виден в степи… Какой-то всадник скакал к Муромцу, высоко подбрасывая над головой копье, склоняясь то в одну, то в другую сторону и выкрикивая слова дикой степной песни, песни-угрозы. Впереди него бежал пес и громко брехал на Илейку. Всадник быстро приближался. Грива у коня стрижена, только пучок волос оставлен, чтобы хвататься при посадке. Беззаботность и злоба были написаны на лице врага, громко бренчали привешенные к лохмотьям бубенчики. Илейка узнал его. Он видел его в битве под Василевом. Это был Сокольник, так странно похожий на русса. Издали еще выкрикнул ругательства по-печенежски и метнул копье.

— Мой Латырь-камень! Прочь, собака русс! Ала-ла- ла… Ав-ва-ва.

Илейке не хотелось вступать с ним в поединок, хотя другой раз он бы… Поэтому повернул коня и поехал прочь. Но пес бросился догонять его, стал прыгать перед мордой коня. А сзади уже размахивал саблей Сокольник. Илейка ткнул пса копьем, пригвоздил к земле. Как враждебный ветер, налетел Сокольник. Ударились кони. Илейка не ожидал такого. Он выронил поводья и свалился на землю, но и Сокольник не удержался в седле. Кубарем покатился через голову коня, мгновенно встал над Илейкой. Тот даже опомниться не успел, как нога Сокольника наступила ему на грудь.

— Загрязню твое лицо! — смеялся он. — Как копьем верчу, так и тобой вертеть буду!