Легенда о Ричарде Тишкове

Григория Ивановича Игорь видел обычно дважды в день. Часов в пять утра тот, прихрамывая, шел на конюшню запрягать рыжую Каверзу. В комнату приезжих парторг возвращался к ночи, вздыхая, глядел на погасшие окна чайной, запивал водой из ведра какую-то сухомятину, а потом садился на кровать, бережно снимал протез и ругал мастерскую, его соорудившую, с каким-то наивным недоумением: и как, мол, люди могли такую нужную вещь сделать такой непрочной?

Игорь собирал материал для очерка — первого в жизни. Он ходил на фермы и говорил с доярками. Ездил на станы и говорил с трактористами. Заглядывал в клуб и говорил с заведующим. А вечером раздраженно перечитывал глубокомысленные записи: «Механизаторы обязались закончить уборку за 10 дней», «Бригадир Михин Иван Григорьевич работает в к-зе с 1938 г.», «Но стенах клуба — плакаты, призывающие…»

Игорь захлопывал блокнот, ложился на кровать, неловко свесив набок ноги в ботинках, и тихо стонал от сознания собственной бездарности. Порой хотелось плюнуть на все и бежать — бежать из колхоза, из газеты, вообще из журналистики.

Ложкин, окая (он был ярославец), спрашивал:

— Чего стонете, юноша? Зубы болят? Шалфеем надо, шалфеем…

Днем, столкнувшись с Игорем в правлении, Григорий Иванович сказал:

— Вот, кстати, насчет культмассовой работы вы интересовались… Тут к нам цирк приехал, так что можно отразить. Хотя нашей заслуги здесь, конечно, нет…

— Какой цирк?

— Как будто бы Барнаульский. Или Павлодарский. Вы с руководителем поговорите — он тут где-то был.

У входа в правление сидел на лавочке человек лет сорока — среднего роста, полный, с умными, все видевшими глазами периферийного администратора.

— Простите, это вы — руководитель цирковой группы?

— Да, я художественный руководитель эстрадно-циркового коллектива.

— Я корреспондент газеты.

— Очень рад. Присаживайтесь!

Он указал на лавочку тем благодушно-величественным жестом, которым в наше время не владеет, пожалуй, никто, кроме эстрадных актеров.

Руководителя звали Евгений Львович Монастырский. Говорить с ним было легко, разница в возрасте почти не мешала. Он сдержанно, со скромным достоинством рассказал о значении своей поездки (впервые цирк в целинном районе), движением бровей выразил уважение к профессии Игоря и пригласил вечером в клуб на представление.

— У вас большой коллектив? — поинтересовался Игорь.

— Я, конферансье, танцовщица, баянист, униформа — подсобный рабочий и пять медведей.

— Пять? А как вы с ними ездите?

— На перекладных, — ответил Монастырский. — Дадим представление здесь — довезут до соседнего села. Там колхозная машина везет до следующего — и так далее.

— И не хлопотно?

— Хлопотно, разумеется. Но ведь и вам, вероятно, спокойнее было бы не ездить в такую даль — только тогда газета была бы менее интересной.

Это походило на лесть. Но Игорь не удивился. Он уже знал, что газетная рецензия для артиста — документ почти такой же важности, как трудовая книжка.

— У вас есть минут десять свободных? — вежливо осведомился Игорь. — Я бы хотел вас кое о чем расспросить.

Он достал блокнот. Теперь это был уже не просто разговор, а сбор материала.

Игорь спрашивал, Монастырский отвечал. Отвечал он вполне толково, достаточно подробно, а поняв, что молодому корреспонденту нужен какой-нибудь интересный эпизод, рассказал целых два — на выбор. И все-таки Игорь чувствовал себя так, словно, решив напиться, хватал воду пальцами. Жизнь была совсем рядом, хоть по локоть запускай в нее руку. Но стоило вынуть пальцы — и она уходила сквозь них, как вода. Игорь доносил до губ лишь капли, уже лишенные вкуса и запаха, не утоляющие, а возбуждающие жажду.

Так бывало и раньше. Его не обманывали, от него ничего но скрывали. Когда блокнотные записи становились, скажем, зарисовкой о знатной доярке, там все было верно, это не была ложь. Но Игорь ясно, до краски на щеках, видел, что это и не правда. Факты были те, и цифры те, и фамилии те. Но знатная доярка была не та кокетливая девчонка с длиннющими ресницами, которая побаивалась старшей сестры, жаловалась Игорю, что на танцы ходит мало ребят, и намекала, что товарищ корреспондент вовсе не был бы лишним на этих самых танцах.

Видимо, Монастырский понял творческие муки Игоря. Тактично закругляя разговор, он предложил:

— Будет время, заходите к нам — мы в клубе разместились. С удовольствием покажу вам все на месте.

Прощаясь, он дал Игорю маленькую, величиной с карманный блокнотик, программу эстрадно-циркового представления в двух отделениях. Программа свободно умещалась на крохотном листке. Сверху крупно:

«Е. Монастырский — фокусы, иллюзии».

Дальше мелким шрифтом:

«С. Петрова — танцы.

Ю. Гакин — аккордеон.

А. Аракелов — конферанс, интермедии».

О втором отделении говорилось еще короче:

«Е. Монастырский — пять дрессированных медведей».

На обратной стороне листка значилось:

«Художественный руководитель — Е. Монастырский».