Легенда о Ричарде Тишкове

Тогда здесь не было ни завода, ни проспекта, ни всех этих улиц — только две деревушки, только река, да лес, да еще воронки с грязью на месте выкорчеванных пней. Тогда здесь на свободе похаживали бульдозеры, тяжелые, как носороги, бани и в помине не было, а танцы крутили на фундаментной площадке. Веселое было время! Шестнадцать лет назад, первая их с Серегой стройка. Сперва попали на практику, потом — по распределению, потом махнули на Обь, Карелия — третья их стройка… Потом перестали считать. Вот уже год снова работают здесь, рядом: для геодезиста полтораста километров — не расстояние…

Хорошо бы глянуть на тот барак. Если б не один куцый вечер, если б дня три…

— Пошли?

В уличном кафе под мокрыми провисшими зонтами они распили бутылочку легкого вина и съели по порции мороженого — его подали в голубеньких пластмассовых вазочках. Ели не торопясь, потому что здесь было здорово, отсюда хорошо было видно светлое ущелье проспекта, и еще потому, что из-за соседнего столика только что встали две женщины, а значит, могли сесть и новые.

Потом девчонка лет восьми просила разменять пятачок, чтобы три копейки отдельно.

— Зачем тебе? — спросил Георгий.

— А я в автомате газировки попью.

— На что тебе газировка? — сказал Серега. — Ты лучше возьми мороженого.

— А у меня не хватает, оно стоит двадцать копеек.

Серега дал ей двугривенный, она сказала: «Спасибо».

Серега спросил, как ее зовут, сколько лет, в каком классе учится и какие отметки получает. Она ответила, что зовут Олей, лет — девять, учится в третьем, а получает тройки и четверки. Что еще спросить, Серега не знал. Он погладил ее по голове, сказал: «Молодец», и девчонка пошла есть свое мороженое. А Серега допил вино, улыбнулся своей беззащитной улыбкой и потянул Георгия за рукав.

— Слушай, старик, на кой мне габардин? Давай лучше купим такую девку.

Георгий не ответил. Но Серега настаивал, все тянул его за рукав:

— Давай, а? Будет у нас мороженое рубать.

Георгий вырвал руку. Чего он ноет? Ной не ной, а такую девку не купишь. Такие не продаются. Такие девки «продавались» лет десять назад. А десять лет назад они с Серегой гастролировали на Нижнем Енисее, преодолевали трудности в условиях Крайнего Севера. Там было здорово, потому что они жаждали романтики, а романтики на Нижнем Енисее хоть отбавляй, навалом романтики. Вот только насчет девчонок было слабо. Как-никак, четыре месяца в поле да три по рудникам. Попробуй, найди постоянную девчонку! Хорошие не соглашались на пять месяцев в году, а те, что соглашались, — те слишком легко соглашались… Конечно, здорово, чтобы вот такая девка. Но кто знал, что покупать их надо загодя, лет за десять…

Часы на почтамте сколько-то пробили. Георгий посмотрел на свои. Без четверти восемь. У него еще от силы полтора. Потом надо к Ане, а то и она уйдет куда-нибудь, тогда вечер совсем пропал.

— Пошли?

Они ходили быстрее, все быстрее, будто пытались догнать что-то ускользавшее от них здесь, на проспекте, на широком мокром тротуаре, на людном освещенном пространстве между почтамтом и сквериком. У высокой молодой женщины они спросили, что идет в «Экране», и та ответила с безликой вежливостью, не дававшей повода для дальнейшего разговора.

— Вон у той спроси, — сказал Серега и кивнул на молоденькую, чистенькую, умненькую девчонку, стоявшую на углу, возле пединститута. — Ждет, что ли, кого?

— Ты уж на младенцев кидаешься, — сказал Георгий. — Небось и восемнадцати нет.

Он поглядел в даль проспекта, в светлый дым фонарей, в темень, начинавшуюся где-то над крышами. Он вдруг почувствовал дикую тоску.

Младенец, конечно, младенец. Небось студенточка, на первом курсе. Какой-нибудь молокосос в плаще с погончиками ходит с ней в кино, провожает домой и робко мнет блузку в парадном. Или ведет в кафе, треплется о шикарных машинах и на ощупь пересчитывает мелочь в кармане…

Младенец… Если б он мог с ней сейчас заговорить, только бы говорить, даже под руку не надо, только ходить по улицам и говорить, глядя в ее серьезные, такие умненькие, пускай и настороженные глаза. Пойти с ней в театр, что ли, накупить в антракте всяких шоколадок, так здорово бы смотреть, как она ест, а потом провожать домой, говорить о чем угодно, о чем она хочет, и еще долго стоять у подъезда, глядя, как она опускает глаза, когда проходит соседка… Вот ей бы он рассказал… ну, хоть про пожар в Горняцком. С того раза он и стал седеть, а всего-то и было минут двадцать пролезть по чердаку, из одного подъезда в другой, а потом тащить по балкам, по дому, по черт-те знает какой жаре эту пьяную сволочь — даже дверь ломали, не мог открыть! Ей бы он рассказал — потому что она бы стала слушать, по-настоящему слушать, не то, что те, другие, у которых хватает своих забот, своих воспоминаний. Вот бы здорово рассказать ей ту историю в леспромхозе! Вот бы здорово знать, что есть у тебя на свете такой младенец, такой дружок, такая серьезная девочка! И каждый вечер торопиться в свою Заосиновку — а вдруг ждет тебя такое серьезное, такое аккуратненькое письмо?..