Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак<br />(Историко-приключенческие повести)

Шен Тан — это был он, — делая вид, что не замечает ружей в руках отрядников, пригласил всех в дом. Несколько человек осталось во дворе обихаживать лошадей, остальные пошли за хозяином, озираясь по сторонам, готовые в любую минуту открыть огонь.

В фанзе, просторной и основательно задымленной, находился только один человек — молодой китаец, сидевший на корточках перед печью. При виде хозяина в сопровождении незнакомых вооруженных людей он вскочил и удивленно-испуганно уставился на них. Чжан Сюань заговорил с Шен Таном по-китайски.

— Говорите по-русски! — с неожиданной для самого себя резкостью сказал Хук.

Батоу нахмурился и испытующе посмотрел ему в лицо, он понял, что капитан ему не доверяет или даже подозревает в чем-то. Фабиан почувствовал, что краснеет.

— Если можно… — добавил он извиняющимся тоном.

— Хорошо, попробую, — буркнул Чжан Сюань. Но он не обиделся, так как догадывался о состоянии капитана. Разговор продолжался по-русски. Если старшина говорил довольно чисто, то Шен Тан отчаянно коверкал язык.

— Кто этот человек? — спросил Чжан Сюань, указывая на молодого китайца.

— Племянник. Зашел проведать меня.

— Больше никого не ждешь?

— Нет, нет! Никого.

— А зачем столько супа варишь?

В громадном котле, вмазанном в печь, булькало какое-то малоаппетитное, судя по запаху, варево.

— Племянник очень любит суп из белок…

— Вот сейчас заставлю его сожрать весь этот котел и посмотрю, справится он или нет!

Шен Тан заулыбался, давая понять, что по достоинству оценил шутку; впрочем, улыбка у него не сходила с лица — угодливая, неестественная. Старик много и мелко суетился — дергался, кланялся, размахивая руками так, что казалось, будто их больше, чем две, вообще он был похож на паука, у которого порвали паутину.

Сейчас, при свете очага и масляной лампы, Андрейка узнал его.

— Я видел его на Аскольде, — шепнул мальчишка капитану. Он был с хунхузами! И сам, наверное, хунхуз…

Фабиан угрюмо кивнул, он был того же мнения.

— Может, он знает, где наши?

— Если и знает — не скажет. Сдается мне, что этот старик хитрая каналья…

Чжан Сюань между тем, продолжая расспрашивать хозяина и внимательно разглядывая обстановку, неожиданно вытащил из-под кошмы, лежавшей на кане, две винтовки. И как он их углядел?

— Это чьи ружья?

— Племянника и мое, — с испуганной улыбкой ответил Шен Тан. — Мы охотники, с вашего позволения… Вот, не угодно ли? — И он в подтверждение своих слов протянул руку к полкам, на которых лежали связки шкурок — лисьих, норковых, соболиных.

— Знаю я, за кем вы охотитесь! Ну ничего, скоро всем вам будет кантоми[103].

— За что, лое[104], за что! Мы мирные, хорошие люди…

— Ладно, замолчи, это будет не сегодня. Слушай меня, старик… Мы здесь заночуем, и чтобы мы спали спокойно, оружие ваше я пока заберу, а там будет видно…

— Как скажете, лое… Пожалуйста, ночуйте, места всем хватит. А племянник пойдет к себе домой, он тут недалеко живет…

— Нет, он останется здесь! — отрезал Чжан Сюань. Он подозвал к себе двух дружинников, китайца Юй Хэбо и корейца Ким Тян Тина. — Присматривайте за этим парнем и вообще подежурьте, потом вас сменят… Остальным — отдыхать!

Фитиль в лампе прикрутили, дружинники легли спать. Места и впрямь хватило: широкий и длинный кан занимал добрую половину фанзы. Но уснули далеко не все: капитан Хук, лежа на спине, глядел в темноту; беспокойно ворочался Андрейка, в дальнем углу Шен Тан шушукался о чем-то со своим родственником, скорее всего мнимым…

Где-то около полуночи послышались удары в ворота и неясные крики. Дозорным не пришлось будить дружину: все проснулись сами. Чжан Сюань первым, схватив ружье, выбежал во двор, за ним последовали другие. Вышел и хозяин с фонарем в руке, он снова улыбался, но теперь уже торжествующе.

За воротами повторился крик, на этот раз различимый:

— Эй, люди добрые! Пустите, ради Христа, переночевать!

Голос этот был знаком почти всем во дворе, но для одного он был родным…

— Отец! — завопил Андрейка и, не помня себя, бросился к воротам, вцепился в запорный брус, пытаясь выдернуть его из железных скоб. Брус был тяжелый, а руки дрожали, но когда подошедший капитан попытался помочь мальчишке, тот воспротивился: «Я сам, я сам…»

Но вот ворота отворились, и во двор медленно въехал Мирослав Яновский. Одной рукой он держал поводья, другой бережно поддерживал спящего Сергуньку, полулежавшего на холке Артиста.

— Ба! Знакомые все лица! — весело сказал Мирослав, щурясь от света. — Сынок! И ты здесь? Как славно!

Первым делом он осторожно передал в руки капитана Сергуньку. Малыш открыл глаза, пробормотал: «Папа!», обвил шею Фабиана руками и снова заснул. Бедняге, наверное, опять помстилось, что это сон. Потом Яновский слез с коня и заключил в объятия визжавшего от радости Андрейку. Отцы и дети наконец встретились.

Наблюдавший за этой сценкой Чжан Сюань шептал себе под нос: «Хао хэньхао»[105]. Чувствительные корейцы терли глаза рукавами. И только Шен Тан выглядел совсем обескураженным: он снова ошибся.

Батоу распорядился закрыть ворота, выставил часовых, и все вернулись в фанзу, на теплый кан.