Легенда о Сан-Микеле

Солнце опускалось в море, колокола звонили к вечерне, и мы разошлись по домам ужинать. Я сидел под моей колоннадой за лучшим вином дона Дионизио, как вдруг мне в голову пришла страшная мысль: что, если телеграмма все-таки для меня? Подкрепившись еще одним стаканом вина, я положил телеграмму перед собой на стол и попытался облечь ее таинственный смысл в членораздельные слова. Бутылка была допита прежде, чем я наконец убедился, что телеграмма предназначалась не мне - я так и уснул, сжимая ее в руке и положив голову на стол.

На следующее утро я встал поздно. Спешить мне было некуда: в сад, конечно, никто не придет, так как нынче страстная пятница, и вся деревня, несомненно, молится в церкви. Когда часа через два я неторопливо поднялся в Сан-Микеле, то к своему большому удивлению увидел, что в саду усердно трудятся мастро Никола, его три сына и все девушки. Разумеется, им было известно, как я стремлюсь побыстрее завершить постройку, по мне и в голову не пришло бы просить их работать в страстную пятницу. Меня растрогала их любезность, и я поспешил выразить им свою благодарность. Мастро Никола посмотрел на меня с недоумением и сказал, что этот день вовсе никакой не праздник.

Как же так? Неужто он не знает, что нынче страстная пятница - день распятия Иисуса Христа?

- Va bene[80], - сказал мастро Никола, - но Иисус Христос не был святым!

- Нет, был - самым великим из всех святых!

- Но не таким великим, как Сант Антонио, который совершил более ста чудес. А сколько чудес совершил Gesu Cristo? - спроспл он с лукавой усмешкой.

Кому, как не мне, было знать, что Сант Антонио преотменный чудотворец ведь он снова привел меня в свое селение, а разве возможно совершить более дивное чудо? И, уклонившись от ответа, я сказал, что при всем моем к нему почтении Сайт Антонио был только человеком, а Иисус Христос - сын божий, который, чтобы спасти нас от ада, принял смерть на кресте в этот самый день.

- Вот и неправда! - сказал мастро Никола, принимаясь энергично копать землю. - Его предали смерти вчера, чтобы не затягивать богослужения.

Я едва успел прийти в себя от такого открытия, как хорошо знакомый голос за оградой произнес мое имя. Это был мой друг, недавно назначенный шведский посланник в Риме. Он был вне себя от негодования: во-первых, я не ответил ему на письмо, в котором он сообщал о своем намерении провести со мной пасху, а во-вторых, забыл даже о простой вежливости и не встретил его на пристани с осликом, о чем он настоятельно просил меня в телеграмме. Никогда бы он не поехал в Анакапри, если бы знал, что ему придется подыматься в одиночестве по семистам семидесяти семи финикийским ступеням. Неужели у меня хватит наглости утверждать, будто я не получил его телеграммы?

Конечно, я ее получил, - мы ее все получили, и я из-за нее чуть было мертвецки не напился.

Когда я вручил ему телеграмму, он немного смягчился и сказал, что возьмет ее в Рим, чтобы показать министру почт и телеграфа. Я выхватил ее у него из рук и сказал, что буду энергично противиться всякой попытке улучшения телеграфной связи между Капри и материком.

Я с большим удовольствием показывал моему другу будущее великолепие Сан-Микеле, иногда для пущей ясности прибегая к помощи плана на садовой ограде, что, по его словам, было совершенно необходимо. Он не уставал восхищаться, а когда, поднявшись к часовне, увидел у своих ног весь чудесный остров, то сказал, что это, несомненно, самый прекрасный вид на свете. Затем я показал ему место, где я намеревался поставить большого египетского сфинкса из красного гранита, и он посмотрел на меня с некоторым беспокойством, а когда я объяснил, где именно гора будет взорвана, чтобы можно было построить греческий театр, он заявил, что у него немного кружится голова, и попросил меня отвести его на мою виллу и дать ему стакан вина - он хочет поговорить со мной спокойно.

Оглядев побеленные стены моей комнаты, он осведомился, это ли моя вилла, а я ответил, что нигде мне не было так удобно жить, как здесь. Я поставил бутылку вина дона Дионизио на дощатый стол, предложил моему другу свой стул, а сам уселся на кровать, приготовясь выслушать то, что он намеревался мне сказать. Мой друг спросил, не слишком ли много времени в последние годы я проводил в Сальпетриер среди не вполне нормальных неуравновешенных людей, а нередко и просто душевнобольных.

Я ответил, что он недалек от истины, но что с Сальпетриер я покончил навсегда.

Он был очень рад это слышать - по его мнению, мне давно следовало переменить специальность. Он искренне меня любит и, собственно говоря, приехал для того, чтобы постараться убедить меня немедленно вернуться в Париж, а не прозябать попусту среди крестьян в Анакапри. Однако теперь, повидавшись со мной, он убедился, что был неправ: мне необходим полный отдых.

Я сказал, что рад тому, что он одобрил мое решение: я действительно не мог больше выдерживать постоянного напряжения, я переутомился.

- Что-нибудь с головой? - участливо спросил он.