Принц Тьмы, почему бы тебе не погасить огонь в своем подземном царстве и не поселиться среди нас в большом городе (деревня, поверь мне, не для тебя), не стать богатым рантье, которому нечего делать, кроме как есть, пить и копить деньги? Ну а если ты во что бы то ни стало хочешь приумножить свои капиталы, так почему бы тебе не попробовать силы на новом приятном поприще – не открыть еще один игорный притон в Монте-Карло или публичный дом в Париже, не стать ростовщиком или владельцем бродячего зверинца, морящим голодом беззащитных зверей в железных клетках? А если тебе хочется переменить климат, так почему бы тебе не уехать в Германию и не открыть там еще один завод отравляющих газов? Кто, как не ты, руководил их слепым налетом на Неаполь и направил полет зажигательной бомбы на богадельню «сестриц бедняков»? Но дозволено ли мне будет в награду за такое количество советов задать тебе один вопрос?
Зачем ты высовываешь язык? Не знаю, как на это смотрят в аду, но у нас на земле это считается знаком насмешки или презрения. Прошу простить меня, владыка, но кому ты все время показываешь язык?
Глава 26. Мисс Холл
Многие мои пациенты тех дней, разумеется, еще помнят мисс Холл. Тот, кто ее хоть раз увидел, вряд ли мог забыть! Только Великобритания в миг высшего вдохновения могла создать этот совершенный образчик ранневикторианской старой девы, прямой и сухой, как палка, ростом в шесть футов три дюйма, что в пересчете на общепонятный язык составляет 1 метр 90 сантиметров. За пятнадцать лет моего знакомства с мисс Холл ее внешность ничуть не изменилась – все то же сияющее лицо, обрамленное блекло-золотистыми локонами, все то же пестрое платье, все тот же кустик роз на шляпе. Не знаю, сколько лет однообразной жизни мисс Холл провела в тихих римских пансионах в ожидании приключений. Знаю только, что в тот день, когда она встретила Таппио и меня на вилле Боргезе, она нашла жизненное призвание и обрела себя.
С тех пор все утренние часы она проводила в холодной задней гостиной под лестницей Тринита-деи-Монти, расчесывая и приглаживая шерсть моих собак. Она возвращалась в пансион ко второму завтраку, но в три часа уже снова выходила из дома Китса, по ее правую и левую руку семенили доходящие ей до плеча Розина и Джованнина в деревянных башмаках и красных платках, а вокруг прыгали и лаяли все мои собаки, радостно предвкушая прогулку на вилле Боргезе.
Джованнина и Розина принадлежали к штату Сан-Микеле, и лучшей прислуги у меня никогда не было: легкие, проворные, они пели за работой с утра до вечера. Разумеется, никому, кроме меня, не пришло бы в голову привезти в Рим этих полудикарок из Анакапри. Ничего хорошего из этого и не вышло бы, если бы не мисс Холл, которая стала для них своего рода приемной матерью и заботилась о них, словно старая наседка о цыплятах. Мисс Холл никак не могла взять в толк, почему я не позволяю девушкам гулять одним на вилле Боргезе, и говорила, что она много лет ходила по всему Риму совсем одна, но никто никогда не обращал на нее внимания и не заговаривал с ней.
Оставаясь верной своему типу, мисс Холл так и не научилась говорить по-итальянски, но девушки прекрасно ее понимали и очень к ней привязались, хотя, боюсь, не принимали ее всерьез, точно так же, как и я.
Меня мисс Холл видела очень мало, а я ее и того меньше, так как всегда избегал смотреть на нее, если это было возможно. В тех редких случаях, когда мисс Холл бывала приглашена к завтраку, между нами всегда ставилась большая ваза с цветами. Хотя мисс Холл было строго запрещено смотреть на меня, она тем не менее нет-нет да высовывала голову над цветами и исподтишка бросала на меня быстрый взгляд.
По-видимому, она не была способна понять, какой черной неблагодарностью платил я ей за все, что она для меня делала. Как ни трудно было добывать необходимые сведения (ей не разрешалось задавать мне вопросы), она все же каким-то образом умудрялась узнавать довольно много о том, что происходило в доме, и о людях, которые в нем бывали. Она вела бдительное наблюдение за моими пациентами и в часы приема прохаживалась по площади, следя за тем, как они прибывают и отбывают.