Легенда о Шуте и Короле

— Значит, загибай, так сказать, пальцы, — король вытер руки о скатерть. — Беги к Главному Министру и скажи ему, что собрание с девяти часов переносится на после обеда, это раз. Два, чтобы в двенадцать часов не забыл собрать на площади всех жителей города: во-первых, нужно наказать конюха, а во-вторых, надо достойно наградить тебя за службу. И пусть велит музыкантам сложить в честь твоего подвига песнь, которую им надлежит исполнить на площади сегодня же! Вроде ничего не забыл.

Прохор встал из-за стола, дурашливо поклонился, взял яблоко, подбросил его и, поймав, сунул в сумку, которая висела у него на поясе.

— Будет исполнено, сир. Разрешите идти?

— Иди, иди, — отмахнулся Генрих.

Шут помахал пальцами королеве и, прыгая из стороны в сторону и подволакивая то одну, то другую ногу, удалился из обеденной залы. Супруга государя недовольно бросила на стол салфетку и откинулась на спинку стула, поправляя свое нежно голубое бархатное платье.

— Каков наглец! Подумать только, ведет себя со мной, как с уличной девкой! Что это такое?! — и она повторила движение пальцами. — Словно я его любовница! Фу! Накажи его, дорогой!

Король вздохнул.

— Дурак, чего с него взять?! Пойдем, моя ненаглядная, надо приготовиться к выходу в народ.

Слуги помогли выбраться королевской чете из-за стола и сопроводили каждого из них в свои покои.

* * *

Площадь напоминала собой муравейник. Едва глашатаи прокричал, что приближается время казни, простой люд стал тут же стекаться к сцене, стоящей посреди дворцовой площади, забросив свои дела. Именно здесь проводили все экзекуции, и тут выступали заезжие актеры, бродячие циркачи и прочий сброд, веселящий публику. Солнце стояло в зените, а по синему небу проплывали редкие облачка, да проносились голуби и вороны.

Часы на Главной башне дворца показывали одиннадцать часов и сорок пять минут. Где-то в глубине площади раздался звук трубы, и толпа стала расступаться — это вели виновника «торжества», конюха. Двое солдат, облаченных в доспехи, вели его под руки, ибо тот еле мог передвигаться самостоятельно. Мужики в таверне отделали его от души. В синюшном мужике трудно признать королевского конюха — там, где когда-то было лицо, теперь находился один огромный синяк. Горожане заранее запаслись тухлыми помидорами и яйцами, которые теперь летели в преступника, но ровно половина уже не съестных припасов попадала в стражников, разлетаясь мелкими брызгами, ударяясь в шлемы и кирасы. Кто-то развернул над головой транспарант с надписью «Конюх сволочь!». Мужики норовили дать арестованному зуботычину или пнуть побольнее. Многие кричали ему вслед оскорбительные слова.

— Какую бабу извел, собака!

— Ослина тупоголовая, мог бы со мной женами поменяться! Моей сто лет в обед, ее не жалко!

— Ни себе, ни людям! Скотина!

— Остолоп!

Процессия двигалась к помосту, временно ставшим эшафотом, очень медленно. Гвардейцы даже начали переживать, что конюх загнется раньше, чем поздоровается с палачом, что скучал, оперевшись на свой огромный топор и поставив одну ногу на колоду, возле которой стояла корзина. Свое лицо здоровяк скрывал под глубоким красным капюшоном с прорезями для глаз, но по его взгляду было понятно, что работой он не очень-то и доволен.

Никто не хотел быть палачом — это самая отвратительная, хоть и хорошо оплачиваемая, работа на свете. Никто с тобой не здоровается, и жить приходится за стенами города. Люди от тебя шарахаются, как от прокаженного, в таверне приходится сидеть за отдельным столом. Не жизнь, а помойная яма. Именно поэтому человек и скрывал свое лицо. Поди знай, кто он такой! А так, завернул за угол, скинул окровавленную одежду и живи дальше полноценной жизнью.

Вот арестованный в сопровождении гвардейцев поднялся по лестнице на эшафот, а с другой стороны появился Главный глашатай, в обязанности которого входило зачитывать все указы государя и приговоры суда. Поправив потертую кожаную куртку и закрутив усы, служака развернул свиток и громко прокричал.

— Жители столицы! — Он выдержал паузу и, когда площадь накрыла тишина, продолжил. — Сегодня у нас два события, и начнем мы с плохого. Наш самый гуманный и справедливый суд вынес свое решение по делу номер десять. Обвиняемого в предумышленном убийстве, последующем глумлении над убиенным и хулиганских действиях в отношении граждан, а так же в людоедстве, признать королевского конюха Бланше виновным! Для тех, кто еще не в курсе, сообщаю: он уличил свою жену в супружеской неверности, сварил из нее рагу и накормил им ее любовников. Короче: конюха приговорили к отсечению головы, посредством топора. Палач, можешь приступать.

Глашатай свернул бумагу, засунул ее за пазуху и отошел в сторону. Гвардейцы подтащили упирающегося конюха к колоде и опустили на колени.

— Не дергайся! — прорычал палач, и от его голоса бедолагу словно парализовало. Он прекратил трепыхаться и замолк. — Будь паинькой, и я все сделаю быстро и не больно, ты даже ничего почувствовать не успеешь.