Легенда о Сибине, князе Преславском

Князю давно следовало понять, что Сатанаил овладел им не через смертоубийства его и неверие, а через разум, уже не отличавший зла от добра, ибо Лукавый высоко вознес его и оттуда показывал ему колесо мироздания, приводившееся в движение и добром и злом. С этой выси все казалось необходимым. Оттуда и взирал вчера князь без сострадания на муки еретиков. Через неё воспринял, как нечто совсем естественное, угрозу Борила.

Сперва он надеялся, что по окончании собора воротится в Преслав, так и не встретившись с царем, но тот ещё в пятницу повелел ему явиться вечером во дворец. Борил желал завершить свое наставительное дело и для этого созвал к себе тех, о ком было ведомо, что они втайне худо помышляют о его особе. Богоносные отцы отсутствовали. Они отдыхали в теплых монастырских кельях, вкушая свежую рыбу, генуэзский рис, наслаждаясь радостью и благочестием, пока царь пышно праздновал в тронном зале дворца победу над еретиками… Либо Сибин убедит брата покинуть сыновей Асена и вернуться из Таврии, либо пусть подумает о собственной голове… Угроза была произнесена царем достаточно громко, чтобы её услыхали все двенадцать боляр, составлявших, подобно ученикам Иисусовым, царский совет — восемь половцев и лишь четверо болгарских ласкателей, все в мантиях и сверкании, пропахшие жиром, потом и мехом. Царица Целгуба в своем тяжелом царском облачении восседала, скрестив на коленях руки, и вид у неё был глупый и надменный, должно быть, от сознания важности этого грехоочистительного дня. Женщина весьма похотливая, она блудливо поглядывала на Эсташа де Колини, посланника императора Генриха, рослого красавца с великолепными усами и золотистой бородкой, сидевшего против царского семейства, но дальше, чем посланник никейца и тощий серб, посланец Стефана Первовенчанного.

Эсташ де Колини! Единственный человек здесь, к которому князь испытывал уважение. Гордость Сибина была оскорблена, положение казалось нестерпимым. Француз наблюдал за ним, любопытствуя, как князь поведет себя. Наклонившись вперед на своем троне, Борил смотрел на князя, как ястреб на сокола.

— Я воин, и мой род всегда был предан болгарской вере, — ответил Сибин царю, более пораженный переменами в тронной зале, нежели государевой угрозой. Всё, что напоминало о Калояне, было вынесено прочь, даже знамена. Кованые венецианские и фламандские доспехи и штандарты плененных рыцарей из свиты императора Балдуина были заменены половецкими бунчуками, сербскими и византийскими знаменами, оставшимися от времен Асена и Петра. Борил либо не понял ответа, либо истолковал его в том смысле, что князь исполнит его приказание, либо предпочел сделать вид, что ничего не слышит и не видит. А возможно, дерзость Сибина обрадовала его, поскольку служила ещё одним доказательством вражды, что поможет ему успокоить свою царскую совесть, когда половцы принесут ему окунутую в мед голову князя… Бесчисленны узы, коими Рогатый связывает свои жертвы одну с другой!..

Сибин незамеченным покидал тронную залу, когда венценосной чете представлялась Каломела. Протосеваст смотрел грозно, и князь понял, что он успел оговорить племянницу перед Борилом.

Юная еретичка казалась скорее негодующей, чем смущенной. В её расширившихся зрачках, точно в зеркале, трепетали огоньки свечей и отражения керамических светильников. Они выражали гордость, возмущение и готовность претерпеть любые муки ради того, чтоб обрести святость. Лишь на единый миг увидел князь её глаза, и этого было достаточно, чтобы понять, как закончится эта встреча. Бог помрачил ей зрение и рассудок, став соучастником её дядюшки-протосеваста.

Сибин откинул тяжелое, подбитое желтым шелком одеяло — от кирии Эвтерпы, чья обнаженная рука обнимала его шею, пыхало жаром, как от печи. Её грудь упиралась ему под мышку, и при каждом вздохе князь чувствовал, как она упруга. Сон поглотил Эвтерпу точно бездна, в которую она погрузилась самоотреченно, безоглядно, и её дыхание будило в князе нежность и снисходительность. Почему бы нет? Эвтерпа слуга Сатанаила, а князь тоже принадлежал ему…

Рука Сибина скользнула по её плечу, и он опять ощутил её теплое дыхание, дыхание женщины и ребенка. Какой беспомощной выглядела она сейчас, дитя — торговец, уснувший у обочины житейской дороги, зажав в руке заработанную монетку, счастливый и несчастный, измученный и радостный, сраженный сном. Князь прикоснулся к её темени. Даже под густыми волосами чувствовалось, как оно горит.

Кирия Эвтерпа пошевелила растрескавшимися губами, недовольно почмокала и ещё крепче прижалась к князю.

Сибин прикрыл её одеялом, осторожно высвободился из объятий и встал с постели.