Легенда о свободе. Мастер Путей

Баглисая взялась за струны. Король и придворные отложили столовые приборы и внимательно слушали. Гани скривился от фальшиво взятых нот лишь пару-тройку раз: удовлетворительный показатель для непрофессионального исполнителя. Громкие аплодисменты смутили молодую женщину: она заняла свое место, приняв поздравления Гани.

– А ты, Музыкант, исполнишь для нас что-нибудь?

– Только не «Обманутого короля», у меня уже оскомина на эту балладу…

Король расхохотался.

– У меня, признаться, тоже. Пой, что знаешь, Наэль!

Гани знал подходящую к случаю песню. Он не воспользовался громоздкой арфой – за ней неудобно петь, – подстроил лады на своей неизменной лютне и начал:

Плясал мотылек на лугу в цветах,
Купался в солнца лучах,
Хмельной пил нектар, на пыльце он спал,
С собою красавиц звал.
Блеснули на солнце два алых крыла,
Она за собой звала,
Такой красоты не встречал мотылек,
Вид дивный его увлек.
За ней полетел он в дремучий лес,
Где солнце скрыто в ветвях,
И луг за деревьями вдруг исчез,
Ему же не ведом был страх.
«Ее я найду», – мотылек наш пел
И смело во тьму летел,
Но алые крылья скрылись с глаз,
И свет надежды угас.
И он заметался в лесной тиши:
«Где луг мой? И где цветы?»
И жадно искали его души
Враги: «Заблудился ты?»
Летел он, не глядя, что впереди,
Летел и света искал.
И вот паутина дрожит на пути,
И виден врага оскал.
Паук уже лапы свои потирал,
И в сеть мотылек попал.
Спешит убийца героя добить
И крови его испить.
«Как хороша ловушка моя,
Не подвела никогда,
Как я хитер, как ловок я.
С тобой же случится беда!»
Рванулся в отчаянье наш мотылек,
Освободил крыло,
Но враг-паук уже не далек:
«Тебе, друг, не повезло!»
И вот уже алчно сверкают глаза,
И вырваться уж не успеть,
Прощанием с жизнью, скатилась слеза,
Паук подготовил сеть…
Вдруг тень накрыла собою двоих:
Убийцу и жертву его,
И птица спустилась с небес на миг,
Чтобы склевать одного.
Проглочен тот, кто торжествовал,
Кто царство ловушек плел,
Что есть посильнее его – не знал
И этого не учел.
И освободился наш мотылек,
И к лугу дорогу нашел,
Как он был от дома далек!
Как далеко ушел…
И радуют глаз родные цветы,
Красавицы-мотыльки,
А алые крылья – пустые мечты,
Обманчивы и горьки…

Мило громко зааплодировал; рыцари и Палстор, а также Малисиния с Баглисаей присоединились к королю. Гани остался сидеть на импровизированной сцене, на стуле посреди залы, около огромной арфы. Его руки сами потянулись к золоченым изгибам и водопаду струн. Инструмент был восхитителен: пальцы Музыканта заскользили, и звуки полились, наполняя пространство залы. Совершенно неподходящая музыка для того, что должно произойти сейчас… Слишком нежная, слишком чистая…

– А где Мило и Брай? – спросил вдруг король, заставив Малисинию улыбнуться, Баглисаю замереть, а Палстора, изумленного таким вопросом, поднять бровь: раньше его величество никогда о детях не справлялся.

– Они с нянечками в детской, – сказала Малисиния.

– Так ведите их сюда!.. – добил Мило Палстора. Тот не знал – обрадоваться ему или насторожиться.

Малышей привели, и Мило подхватил двухлетнего Брая, усаживая к себе на колени.

– Когда не думаю о них, как о моих сыновьях, проникаюсь глубокой симпатией и умилением, – сказал король, доброжелательно улыбаясь.

«Что означает сия фраза?..» – мучительным раздумьем читалось на лице графа.

Король достал медальон, подаренный когда-то Малисинией и, не снимая с шеи, дал Браю поиграть с ним. Малыш вцепился в блестящую штуковину, рассматривая ее широко распахнутыми глазами.

Гани взглянул на эту сцену и отвернулся. Что будет с этими мальчиками? Они ни в чем не виновны…