Легенда о Тевтобургском лесе

Я знал, что проход нам взять не удастся. Именно здесь погибнет большая часть армии. Остальные попадут в плен, и их тоже ждет незавидная судьба. Я был убежден, что ночью опять окажусь там. Как раз во время последнего губительного боя.

Губительного и для меня. Правый глаз распух и не видел почти ничего. Значит, если бы мне сегодня отрубили руку, я проснулся бы без руки.

Я позвонил на работу и сказал, что заболел.

Потом делал примочки на глаз и паниковал. В голове не укладывалось сочетание этих миров: один, где тебя могут убить каждую минуту, где страха смерти почти нет, есть лишь желание выбраться и отомстить. Или наоборот — отомстить и выбраться. И другой мир, защищенный четырьмя стенами, одеялом, медицинским обслуживанием, где страх перед смертью, наоборот, ввергал меня в панику.

Нет, паника — не то слово. Оба мира уже сосуществовали во мне. Я пытался, но не мог сказать о Тевтобургском лесе: «Какая дикость и нелепость!» Он стал моей частью. Если не голова, то сердце было уверено в правомерности его существования.

Я начал восстанавливать цепь событий. Помнил моменты вчерашнего и сегодняшнего пробуждений, но не мог вспомнить, с какого именно момента начинался сегодняшний сон. Словно вчерашний день я провел вне времени, а ночью вернулся к исходной точке.

Потом я сообразил, что за восемь-девять часов сна этой ночью реально прожил вдвое больше времени. Я пытался понять почему. Подобные мысли занимали меня до вечера, пока стрелки часов не стали приближаться к девяти. Тогда меня охватил страх: я бросился варить кофе. А вслед за страхом пришел стыд.

Стыд перед теми четырьмя, которым я помогал, и которые меня выручали. Через них — перед батавами, которые могли все, которые так здорово сражались, — и за меня тоже. Перед всеми, кому предстоит штурмовать проход.

Наконец — стыд перед их миром. Не худшим, не лучшим: другим.

Страх боролся со стыдом, и я совсем измучился. Часы показывали полночь, а я уже чувствовал, что устал и страшно хочу спать.

Прекрасно помню, что собирался варить новую порцию кофе, но не выдержал. Уснул прямо так: сидя за столом.

Настало утро. Я увидел недокопанный ров, недоделанный вал, который едва прикрывал нас от стрел. На вторую ночь оставаться здесь нельзя.

Утро было серым. Шел дождь. Наконец-то дождь, о котором я читал у Дельбрюка. Перед нами находился проход. Светло-серый треугольник острием вниз в темно-коричневых горах. Горы огибали нас, как подковы. Перед ущельем лежали холмы, кое-где покрытые вереском. В проплешинах был виден песок — потемневший и потяжелевший под дождем.

Эти холмы стояли в несколько рядов: словно защитники ущелья. На них расположились германцы. В шкурах, в латах, с копьями, топорами, дубинами. Старые и молодые, еще безусые лица. Что-то жующие, возбужденно зевающие, мрачно насупленные. Дождь струйками бежал по подбородкам. Германцы сливались в тупую, бесповоротно враждебную массу.

Они хотели правильного боя. Если они отступят еще раз, это будет означать, что все их усилия окажутся напрасны. Наконец-то! Забылись сырость, холод, усталость, пустые желудки, из-за которых оружие казалось еще более тяжелым, а движения неуклюжими. Как варвары могли одолеть нас в правильном бою?

Они не помешали нам развернуться. Вот только батавов оставалось слишком мало, не больше половины. Они и сейчас стояли в центре, на самом важном месте. Наш легион был справа от них, второй — слева. Третий ушел в сторону, он обходил холмы по бездорожью.

Это я еще запомнил.

«Барра!» — клич звучал глухо. Его гасил дождь. Германцы молчали. Они даже не колотили в барабаны.

Дальше я видел только песок, по которому мы бежали, а точнее, карабкались, вверх по склону холмов. Опираясь на щиты, подталкивая себя пилумами. Ноги увязали в песке, вереск трещал и рвался под сандалиями. Я помню, что германцы очень точно выбрали момент. Мы были уже рядом с вершинами, но наше дыхание сбилось, мы больше думали о том, чтобы устоять на ногах, чем о строе или о летящих в нас камнях и стрелах. Варвары завопили и ударили. Сверху вниз.

Строй разорвало на части. Германцы атаковали клиньями. Где-то они отбросили наших к подножию холмов. Где-то легионеры удержались. Мы тоже устояли. Сомкнули щиты, нагнули головы, уперлись пятками в песок. Передние выставили пилумы, а задние метнули их. Германцы обтекали нас с двух сторон. Могли окружить, но до того ли нам было! Варвары кидались на щиты всем телом, как живые тараны, пытаясь спихнуть нас вниз. Сцева подпирал мою спину плечом, чтобы я не опрокинулся.

Масса ощущений, в которых теперь трудно разобраться. Невозможно отделить одно от другого и выстроить их по времени.

Видимо, мы дрались очень долго. Падали германцы, падали наши. Убили Марсала. Некогда было жалеть, а остервенение уже достигло своего предела. Сцева встал вместо Марсала, меня подпирал теперь другой легионер. Помню его руку, сжимающую меч рядом с моим плечом.