Легенда о Травкине

В двенадцать дня автобус увозил на обед, кое-кто оставался, буфет открыли и в здании «Долины», была комната отдыха, в бывшем учебном классе поставили койки для тех, кто обеденный перерыв отдавал продуктивному сну. К трем часам дня обедавшие возвращались, по возможности поспав. Конец рабочего дня никем не соблюдался, бывали случаи, когда ночевали на станции.

В семь вечера у Травкина открывалось совещание, подведение итогов дня, переходящее в вольную беседу. О чем говорили, что решали — никто толком не знал, но молва приписывала ежевечерним беседам в рабочем кабинете непомерное, не соответствующее рангам собеседников значение; молве способствовали неосторожные высказывания Родина, который по старой памяти появлялся изредка на пляже и там мрачно пророчествовал; он и процедил однажды обступившим его москвичам: «Лыков?.. Что — Лыков?.. Травкину стоит свистнуть, и ваш Лыков приползет к нему на брюхе, чтоб лизнуть руку, но в том-то и дело, что Травкин бережет свою длань для встречных рукопожатий...» Причем Родин, натягивая брюки, прыгал на одной ноге, а другой выписывал нечто невообразимое — в лад грозным предостережениям...

Вадим Алексеевич на совещаниях обычно посиживал в кресле рядом с журнальным столиком, на равных со всеми, успевал говорить, слушать и просматривать последние бюллетени экспресс-информации, вылавливал из них нужное: строительство американской станции дальнего обнаружения в Туле (Гренландия), испытания новой французской ракеты и т. п. Родин облюбовал подоконник, сидел на нем, болтая ногами, речи адресуя не столько присутствовавшим, сколько тому, что видел в окне, а там была голая степь, дальняя от площадки антенна, там торчал автоматчик у входа в агрегатную станцию, за окном простиралось синее-синее небо с ранними звездами, накрывающее собою все население планеты, — аудитория эта вполне удовлетворяла Родина, ей адресовались речи его громоухавшие, афоризмы, озарявшие кабинет. Когда при жестах он выкручивал беленькие пальчики свои, кому-то когда-то напоминавшие дождевых червей, то другое уже сравнение напрашивалось, догадка о длительной работе Родина с ядовитыми змеями: гибкие сильные пальцы могли стремительно цапнуть кобру, сжать челюсти ее так, чтоб на подставленное стеклышко выдавилась драгоценная капля столь нужного человечеству яда. Воронцов прохаживался вдоль строя американских ракет, вставлял в беседу короткие и четкие идеи, сыпал цифрами — статьями Уголовного кодекса, скоростями самолетов, секундами работного времени огневой позиции.

Говорили обо всем — о ходе посевной и жатве, о картофельном комбайне, о перспективах применения авиации во Вьетнаме, о сволочном американском характере, о де Голле, о тупике абсурдности, куда зайдет когда-нибудь ПВО враждующих военных группировок, об инерциальной системе наведения, о шабашниках, о директоре Зыкине, о Луне, о славянской душе, в потемках бредущей, о многом другом. Приглашался Артемьев, и полковник так втянулся в вольности симпозиума, что заглядывал в кабинет и тогда, когда обсуждались сугубо гражданские темы. Была нужда — звали кого-либо из разработчиков или шабашников, последние приносили с собой коврики и сидели по-восточному.

Вспоминали порою и Степана Никаноровича Зыкина: честнейший вроде человек, а сколько глупостей напридумывал он, сколько подлостей натворил!.. Вспоминали без Травкина, стеснялись: не любил Вадим Алексеевич разговоров таких. Однажды нарушили эту заповедь — и Травкин неумело как-то стал оправдывать Степана Никаноровича. Рассказал, как совсем недавно, три недели назад, столкнулся он с Зыкиным, там, в Москве, в приемной заместителя министра, и Степан Никанорович, поблагодарив его за возрождение «Долины», великодушно предложил: кое-какие блоки он берется доработать у себя в НИИ, разные там довески к схеме, дело-то общее, потому он и идет к заместителю, сам себя хочет обязать приказом министра...

Травкин рассказал — и умолк: в кабинете воцарилась тишина, будто кто-то ляпнул непристойность. Разработчики по одному поднимались и уходили, стараясь ни на кого не смотреть. Следом понуро поплелись шабашники. Родин и Воронцов безмолвствовали, застыв в креслах.

— Я что-то сделал не то?.. — проронил Травкин. Они переглянулись.

— Володька, покажи ему... — вздохнул Воронцов. Родин выдернул из папки копию приказа заместителя министра.

— Вот она, его помощь в доработке блоков... Институт забит измерительной аппаратурой — а Зыкину для доработки нужны именно те осциллографы, что здесь, на «Долине»! Обескровить нас хочет! — наступал Родин на Травкина. — По самому больному месту ударил! В монтажке-то с приборами — не густо! А Зыкин последние отбирает! Читайте... да читайте же вы! Все наши осциллографы и генераторы перечислены, под заводскими и инвентарными номерами, обязали нас в Москву их отправить! Сколько раз внушал я вам: Зыкин — это не личность, это явление, а вы...

Травкин изучил приказ. Вздохнул:

— Что ж делать будем?