В коридоре того полуподвала, где хоронился за дверью Травкин, раздавались дерзкие, трусливые, мельтешащие и державные шаги женщины, жившей уже в новых страстях. Внутри женщины произошло великое событие, она понесла в себе вмещенную в нее мужчиной чужую жизнь. Порой она не ощущала в себе никакой тяжести, летала, как и прежде, по коридору, и брызги ее шагов окатывали паркет, оплескивали стены. Но она знала: в ней — нечто, как принадлежащее ей, так и помимо нее существующее, и, разбежавшись, как в танце, она внезапно останавливалась, вспоминая о жизни, зябнувшей в ней, и продолжала движение неуверенными шагами, полная злости к себе и уважения к жизни, которая была и ее жизнью и даже жизнью того, кто по утрам звонил ей. Иногда она, уверяя себя в мнительности, лихо отплясывала, радуясь свободе, будто растаптывая что-то, иногда какие-то странности в организме настораживали ее, она становилась пугливой. Жизнь, которая была неизвестно чьей жизнью, была еще в форме папоротников, если не студенистых образований, но уже вскоре она признала разум в ней, и вместе со страхом пришла радость избавления от одиночества и радость оттого, что и маленький человечек, когда появится, одиноким не будет, два человека, отец и мать, введут его в большой мир людей... И однажды послышались в коридоре шажочки ребенка, ребеночий бег, годовалый мальчишечка вырвался из плена эволюционной традиции, оторвал от земли руки, встал на ноги и, в ногах чувствуя только пятки, пробежал от стены к стене и, коснувшись стены, издал победный клич; слезы, в клич вкрапленные, означали и первое поражение, разбитый до синяка лоб, исцарапанные ладошки вызывали гневную обиду на отца, который не подхватил его, не понес, а наслаждался, стоя в стороне, преодолением времени и пространства...
Жизнь, дыхание миллионов, несметное чувство, познанные только ощущениями, право ходить по земле, спотыкаясь, падая и вставая, всегда вставая...
46
Вновь ковбойка и пятирублевые брюки, чемодан уложен, окна закрыты, холодильник отключен, можно ехать в монтажку за деньгами, а оттуда — во Внуково, и вовсе не обязательно ждать спецрейса, Стренцов не шутил: Травкину обеспечен билет на любой самолет в каком угодно направлении. К исходу дня, если не раньше, главный конструктор «Долины» приступит к исполнению своих обязанностей.
Телефонный звонок настиг Травкина у двери. Василий Васильевич! Голос медоточивый: «Ну, что ж... Поздравляю. Справку составил, зайди, почитай, опровергнуты клеветнические домыслы, с охранной грамотой полетишь на полигон... Так я жду!»
Травкин держал в руке трубку, пищавшую короткими гудками, касался ею лба, поглаживал ею одеревеневшие щеки... Странный голос, странное приглашение. Никогда этот скотоубийца не обращался на «ты», сохранял дистанцию, а тут — в духе партийного товарищества, что ли. Произошло какое-то событие за истекшие сутки, с момента, когда Василий Васильевич там, у метро, показал, что будет с Травкиным, какая участь ждет его. Идти или не идти?