Легенда о Травкине

Смутьяна и демагога немедленно перебросили на другой участок, с повышением, чтоб уж там он обнаружил полную техническую несостоятельность свою. Через месяц проверили. Опять полный ажур, и вновь двинули наверх, в отдел снабжения, чтоб поймать за руку. Выждали время — и нагрянули с ревизией. Итоги ее были плачевными для Степана Никаноровича.

Тогда-то и решено было: отправить Родина в глушь, в степь, на 35-ю площадку. Авось испугается и сбежит.

Рассказывают, что там, на полигоне, еще не освоившись, Родин выдвинул теорию об историческом предназначении 35-й площадки...

5

Начиналась новая весна, и близилось время желтого безумства, полчища желтых тюльпанов пересекали южную, китайскую, границу, еще три-четыре дня — и степь заполыхает.

Все обострилось в Травкине в эту весну. Мысль мелькнула и пронзила: в другой отдел перейти, на морские заказы! Даешь «Янтарь», «Анкер» и «Бриз», впереди корабельные толкучки, порты и базы, Севастополь, Одесса, Таллинн и конечно же Ленинград, где все будет, все исполнится, и в пепельное ленинградское утро он выйдет из какого-нибудь подъезда и окажется в узком, как канал, переулке, и переулок встретит его женщиной, на теплое плечо ее он положит руку, и они пойдут меж высоких домов к желтой полусфере Исаакиевского собора, и золоченый купол будет медленно вырастать из мостовой, как парусник из пучин моря, нацеленный на истосковавшегося островитянина и себя показывающий кончиком мачты, потом парусами и бушпритом; на все шпили и башни города взлетят горнисты и оповестят весь мир о встрече в переулке, и, хотя никто не будет знать, с кем произошло чудо, оно произойдет и будет чудом для всех, и что-то доминорное зазвучит, город и Нева державно замрут...

На 40-й проверяли пуск ракеты, пригласили и Травкина, тот полистал схемы. «Помехи не подавятся... Поберегите людей, возможен самосход...» И точно, ракета взмыла вверх до команды «пуск!». Стремительно прибыла комиссия, узнала о прогнозе Травкина.

Специалист по помехозащищенности доктор технических наук Рузаев Николай Иванович нашел Травкина. Сказал, что давно присматривается к нему. Имел счастье убедиться, что слухи о Травкине — не беспочвенны.

Золотое сияние исходило от Николая Ивановича Рузаева: золотые коронки, позолоченная оправа очков, что-то желтое и сверкающее на галстуке, на пальцах, в глазах... Николай Иванович повел речь об аспирантуре. Травкин, кажется, поступал туда, не правда ли, напомнил он. Так почему бы не продолжить обучение заочно, под его личным руководством, гарантирующим благополучный результат, который станет лишь слабым признанием вклада, уже внесенного Вадимом Алексеевичем в отечественную науку?..

Над всей речью Николая Ивановича порхали махонькие вопросики, в паузах умножающиеся; Рузаев ждал от Травкина не просто согласия, а знака, которым Травкин признает себя облагодетельствованным; знак этот обяжет Травкина быть послушным работником, но и хозяина заставит быть особо благосклонным и щедрым.

«С кем ты, Травкин?» — это хотел знать Николай Иванович Рузаев, и духом зыкинского института повеяло на Вадима Алексеевича. В этом НИИ все были опутаны взаимными обязательствами, все обменялись знаками и точно знали, кто к какому клану принадлежит.

— Благодарю вас, я подумаю, — ответил Травкин, тоном сметая порхающие вопросы.

Разговор происходил в клубе, на той же 40-й площадке. Вадим Алексеевич забрался в «газик» и покатил к себе, к озеру. Отъехал немного, вылез, постоял под гудящими проводами, под небом. Степь была бурой, степь ждала весну. И через год будет ждать, и через два, и через много лет.

Как-то в мае сбили американский самолет, глянули в технический паспорт станции, а там — Травкин.

Тем не менее руководимый Травкиным отдел никогда не был передовым, и не по злой воле монтажки. Планы отдел систематически заваливал, потому что нередко находил в станциях такие дефекты, какие полигону не по зубам, и такие станции отчетность не украшают.