Легенда о Травкине

Правда, армия на Травкина не жаловалась. Правда, месяцев через семь-восемь обнаруживалось, что станции, настроенные передовыми отделами, работают неустойчиво или обладают потаенным дефектом, так на полигоне и не выявленном. Правда, во все времена все правители под бой барабанов провозглашали одно, а думали другое, и начальник МНУ, главный инженер, секретарь парткома, все члены его, завком, ДСО, буфетчица — все, все, все знали, что отдел Травкина даст войскам безотказную технику — тот самый отдел, что при подведении итогов соцсоревнования отбрасывался на предпоследнее место.

Оклад Травкина — 280 рублей. Плюс полигонные и разные премиальные, да заказчик временами расщедривался и отваливал солидные куши. У инженера оклад — 110—120, те же добавки. Освоишь две станции — старший инженер, три — ведущий инженер, больше — главный инженер-настройщик, оклад у этого — 220... Уже проникали в отдел ушлые ребята, за два года возносившие себя до ведущих инженеров, а потом совавшие Травкину заявление «по собственному желанию»; они убывали в Москву с вожделенной записью «ведущий инженер» и устраивались на руководящие должности.

Оклад старшего инженера отдела — 240 рублей, и на должность эту никто не шел. Уж лучше сидеть на одной площадке за 220, чем за 240 носиться по всему полигону.

6

Поднялся последний шлагбаум, «газик» Травкина влетел на станцию Сары-Шаган. Вадим Алексеевич торопился к поезду Свердловск—Алма-Ата. Загнал машину под навес, у которого обычно останавливался багажный вагон, спешился, к станции не подходил, издали посматривал на москвичей. А те изготовились к штурму вагона-ресторана. Поезд стоит две минуты. Надо ворваться в вагон, всучить деньги, выцарапать ящик водки, под визг официанток швырнуть его на протянутые руки и на ходу выпрыгнуть вон. Миновали времена, когда операция эта, встречавшая сопротивление патрулей, насыщенностью деталей превосходила сцены из прославленных вестернов. Ныне все вошло в норму, присущую краю, где сухой закон введен так давно и прочно, что забыт всеми.

Звякнул колокол, приближался поезд, москвичи оживились. Какое-то шевеление прошло и по базару, где на солнцепеке жарились казахи, разложив на платках вяленую рыбу, лепешки, в раскрытых фанерных чемоданах гноилось мясо с сиреневым отливом, зеленые и синие мухи спали на мясе. Стая детей и собак пронеслась по улице, старики у чемоданов задрали чахлые бороды и опустили их. Кто-то из них заметил, однако, Травкина, поднял руки и выставил ладони — в знак того, что рад лицезреть его. Вадим Алексеевич прикоснулся к старику и поспешил к «газику». Он увидел, как бежит к вагону-ресторану его подчиненный, любимец его, старший инженер Леонид Каргин.

Получив три адресованных монтажке ящика, Травкин загрузил ими «газик»; теперь надо было один экземпляр накладной отдать станционному чину, вечно нетрезвому инвалиду, и в поисках его Травкин подкатил к сараю возле магазина рыбкоопторга, вошел в сарай. Лучи солнца пробивались сквозь щели, пахло кислым навозом, тухлой рыбой, араком — местной дерьмовой водкой, на кошмах и дырявых коврах группами вокруг бутылок расположились москвичи, пили благородную ресторанную водку, среди них — Леня Каргин, его настройщик, с 35-й, и Травкин заколебался: начальник не должен видеть своего подчиненного пьющим! Но Леня сидел спиной, видеть Травкина никак не мог, и Вадим Алексеевич, пригнувшись так, будто вошел в кинозал после начала сеанса, приблизился к нетрезвому кладовщику, сунул ему бумажку, присел, подержал у губ поднесенную ему чашку. Инвалид был азиатом, ритуал приема гостя унаследовал вместе с цветом кожи и разрезом глаз.

— Я слушаю тебя, — сказал кто-то, прикрытый спиной Каргина. И Травкин насторожился: знакомый голос! — Продолжай.