Легенда о Великом Инквизиторе

Еще прошло с минуту. - Не каждый день получаете-то? Соня больше прежнего смутилась, и краска ударила ей в лицо. - Нет, - прошептала она с мучительным усилием. - С Полечкой (маленькая сестра ее), наверно, то же самое будет, - сказал он вдруг. - Нет! Нет! Не может быть, нет! - как отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто ее вдруг ножом ранили, - Бог,

Бог такого ужаса не допустит!.. - Других допускает же! - Нет, нет! Ее Бог защитит, Бог!.. - повторила она, не помня себя. - Да может, и Бога-то совсем нет, - с каким-то злорадством ответил Раскольников, засмеялся и посмотрел на нее. Лицо Сони вдруг страшно изменилось» "Преступление инаказание», изд. седьмое, стр. 293 - 294. Страшный смысл слов о «попыткекопить» заключается в торопливости, в жадности к разврату, которое делает ивынуждена делать эта девушка, лишь извне растленная. Здесь Достоевский скакою-то адскою мукою следит, как физическая нужда, ударяя в душу, как быпродырявливает ее и раскрывает для вступления уже внутреннего порока.. В том же романе между Раскольниковым и его alter ego, его второю и дурною половиной, Свидригайловым, происходит разговор на тему о привидениях и загробной жизни. «- Я согласен, - говорит Свидригайлов, - что привидения являются только больным; но, ведь, это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как только больным, а не то, что их - нет, самих по себе. Привидения - это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир. Я об этом давно рассуждал. Если в будущую жизнь верите, то и этому рассуждению можно поверить. - Я не верю в будущую жизнь, - сказал Раскольников. Свидригайлов сидел в задумчивости. - А что, если там одни пауки или что-нибудь в этом роде, - сказал он вдруг. «Это помешанный», - подумал Раскольников. - Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани; закоптелая, а по всем углам пауки - и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится. - И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого! - с болезненным чувством вскрикнул

Раскольников (раньше он ничего не хотел говорить с Свидригайловьш). -

Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и, знаете, я бы так непременно нарочно сделал, - отвечал Свидригайлов, неопределенно улыбаясь. Каким-то холодом охватило Раскольникова при этом безобразном ответе» Там же, стр. 264 - 265.. Мы чувствуем душную атмосферу каких-то странных идей и чувств. Если в том же романе есть диалектика, оправдывающая преступление, и все-таки в целом своем душа несет кару за него, то здесь мы видим диалектику, которая восходит до признания

«новых миров», а чувство в вопросах вечного воздаяния спускается до каких-то пауков. «Дрожащая тварь», как называется здесь раза два человек, ни мелочностью преступлений своих, ни своими бесполезными добродетелями не заслуживает ни больше этого, ни меньше. Религиозный вопрос затем уже не исчезает в произведениях Достоевского: в каждом романе он касается его, но так, что мы живо чувствуем, как он только откладывает его до минуты, когда в силах будет сделать это без внешних помех, неторопливо и свободно.

Наконец минута эта настала, и появились «Братья Карамазовы».

____________________

7

VI Самый период времени, когда появился этот роман, был в высшей степени замечателен: шли последние годы прошлого царствования. Заговоры анархистов, колебания правительства, шумная и влиятельная пресса - все распространяло в обществе тревогу и ожидания. Борьба партий достигла высшего напряжения, но из них та, которая совпадала с двухвековым направлением нашей истории - мы разумеем партию западников и приверженцев реформ, - пользовалась неизмеримым преобладанием в литературе и в обществе. Собственно, что всем надеждам и уже почти требованиям этой партии суждено сбыться - в этом слабо сомневались даже противники ее; и все, к чему еще усиливались эти последние, состояло в том, чтобы хоть на некоторое время задержать ее окончательное торжество. В это-то время, почти один вслед за другим, выступили со своим окончательным словом три наиболее влиятельные писателя: