Легенда о Золотой Бабе

И это несмотря на то, что в начале века в Россию потянулась вереница политических авантюристов, искателей наживы, соглядатаев и разведчиков различных иностранных торговых фирм, прекрасно понимавших, что для овладения этой страной потребно прежде всего отличное знание ее. Уж они-то не преминули бы сообщить о Золотой Бабе как о предлоге для исследования сибирских земель по реке Оби, все еще манившей к себе как к возможному пути в сказочный Канбалык — столицу богатейшего Китая.

И это несмотря на то, что именно XVII век был веком наибольшего наплыва иностранцев в Россию, веком, когда познания Европы о России необычайно расширились.

Ничего не сообщают о Золотой Бабе ни английские торговые агенты Логан, Персглоу, Финч — участники экспедиции на корабле «Дружба» в 1611 году; ни нидерландский купеческий сын, впоследствии дипломат и писатель Исаак Масса, восемь лет изучавший торговое дело в Москве и издавший на родине два сочинения о Сибири; ни ученый немец Адам Олеарий, бывший секретарем голштинского посольства в Москве в 1633 году; ни другие, немало разузнавшие и немало написавшие о Сибири.

Разве только шведский дворянин Петр Петрей де Эрлезунд, трижды побывавший в России, в 1620 году единичным запоздалым эхом повторил в своем сочинении старые рассказы о Золотой Бабе. С чьих-то слов он сообщает, что «Золотая Баба имела внутри пустоту, что она стояла на берегу Оби, и что она издавала звук, вроде трубного, когда жрецы совершали перед ней моления, что ей приносили в жертву черных соболей и куниц, а также убивали диких зверей и мазали кровью их ее рот и глаза. Жрецы спрашивали ее о будущем, и она давала ответы, подобно дельфийскому оракулу».

Но что стоит свидетельство одного Петрея, к тому же явно заимствованное из других источников!

О Золотой Бабе забыли. Но, кто знает, может быть, она жива до сих пор?

Осмелюсь предположить, что — да, она существует. И, будь я помоложе, отправился бы сам искать ее.

* * *

Реферат я закончил, но оказалось, что он никому не нужен. За столь «срочно нужной» работой никто не являлся.

Я позвонил по номеру, который был записан карандашом сбоку письма. Мне ответили раздраженно, что никаких студентов в этой квартире не проживает и не проживало и что ни золотыми, ни какими-либо другими бабами здесь не интересуются.

Хорошенькая история!

Я сходил в поликлинику, измерил, наконец свое кровяное давление, достал из стола успевшую запылиться рукопись незаконченной главы об истоках Малаховки и начал понемногу забывать о Золотой Старухе и о каком-то лохмаче, втянувшем меня в оказию, стоившую месяца трудов.

И, наверное, вскоре бы благополучно забыл. Если бы не…

Однажды, когда я, закончив свои дела в библиотеке, собирался уже уходить, меня остановил молодой человек с фотоаппаратом, висевшим через плечо. Он еще не успел заговорить, как я понял, что это он — искатель Золотой Бабы, турист и антирелигиозник по совместительству.

Да, я не ошибся: он был довольно лохмат (хотя и не очень), в узеньких зеленых брючках (хотя и не на молниях) и в пестром сером пиджаке. Усиков, правда, не было. Внешне его стоило при знать даже, приятным — темные большие глаза, любезная улыбка, вежливые манеры.

— Вы не скажете, как найти Степана Аристарховича? — спросил он меня.

— Скажу, — ответил я. — Он перед вами. Хота, с вашего позволения, меня зовут Стефаном. Вы насчет Золотой Бабы?

Он как-то удивленно взглянул на меня и, помявшись, подтвердил мое, очевидно неожиданное для него, предположение.

— Да… Не совсем… Но все-таки…

— Слушаю вас, — сказал я.

— Сурен, — отрекомендовался он, пожимая мою руку.

Мы уселись за одинокий столик в углу читального зала, пустынного в этот день.

Мой новый знакомый оказался очень любезным я почтительным юношей. Насчет «нахала» я сразу же снял свои подозрения.

Молодой человек предупредительно осведомился о моем здоровье, уважительно упомянул о моих статьях и заметках по истории города, с сожалением отметил, что в последнее время не видит их в местных газетах. (Знал бы он, что причиной этому — его письмо и Золотая Баба!)

Сурен сообщил мне, что составляет фотоальбом выдающихся деятелей Урала, своих современников, и хотел бы включить в него и мой портрет. Довольно упорно отказывался я от этой чести, не считая себя вправе… Однако он настоял, утверждая, что альбом этот не выйдет за стены его комнаты и нужен ему исключительно как память о лестных встречах. То забираясь с аппаратом на стол, то совсем ложась на пол в поисках точки съемки, Сурен терзал меня добрых десять минут, пытаясь сделать снимок пофотогеничнее. И только потом скромно задал свой главный вопрос.

Ласково поглаживая лежавший перед ним футляр с фотоаппаратом, он нерешительно, словно извиняясь за свое неуместное любопытство, сказал: