«Элейдж», – подумал он, смутившись, и чувствуя, что краснеет. Несмотря на то, что за глаза этим прозвищем Сенатора величали чаще, нежели именем, в глаза называть не решались.
– Элейдж, – проговорил он вслух, словно покатав имя на языке, прислушался к звучанию слова, слегка улыбнулся.
Прозвище Сенатору удивительно шло, оно прилипло к нему давно и всерьёз, сколько Илант ни помнил себя, а Сенатора, за глаза, все называли именно так, лишь в глаза упоминая настоящее имя. Когда-то Хэлан смеялся над этим прозвищем, но, тем не менее, так же как все, употреблял его. Смеялась и Локита.
– Как ты его назвал? – спросила не далее, чем вчера, вертясь перед зеркалом, поправляя изумительный жемчуг с Сиоль-Со, в три нити обёрнутый вокруг тонкой высокой шеи, несмотря на возраст, лишённой даже малейших морщинок.
Жемчуг был крупный, слегка сероватый, слегка отливающий голубизной, сияющий перламутром. Из этого жемчуга были и подвески серег, вдетых в уши Локиты. Сколько Илант её помнил, Локита носила именно такие, словно поседевшие, жемчуга Сиоль-Со, оправленные платиной или просто нанизанные в нити. Иногда к жемчугу добавлялись редчайшие цветные бриллианты, синие как сапфир, или чёрные, как беззвёздное ночное небо Софро, но только бриллианты. Иных камней и украшений она не признавала. Это был стиль или шик, знал лишь то, что для Локиты эти цвета и камни были ещё одним способом выделиться и отличиться.
А ещё поражали её духи, запах, тяжёлый, чувственный, что обволакивал её невидимым облаком, укрывал ореолом, одетая этим запахом, словно укутанная в него, она казалась во сто крат прекрасней и милее, нежели любая другая женщина, пусть даже много моложе Леди. И странно было осознавать, что он – её внук, не знает возраста своей бабки. Локита скрывала его, держала в тайне, на все вопросы, которые он задавал ещё тогда, ребёнком, улыбалась загадочно, выглядела же, словно юная девушка.
Илант усмехнулся, подумав, что не будь она его бабкой, он бы, наверное, как и все вокруг, увлёкся ей. Её очарование не действовало разве что на Элейджа, он, да ещё его секретарь, Юфнаресс Антайи, умудрялись держать между собой и Леди приличную дистанцию, не позволяя себе увлечься. Впрочем, обоих Локита откровенно недолюбливала, словно платя взаимностью на их нелюбовь.
– Ох, уж этот Элейдж, – говорила она сладко, рассматривая своё отражение. – Старомоден и древен, как тот, чьё прозвище ему дали. Он отстал от времени, он совершенно не считается с реалиями нынешнего дня. Он неплохой специалист, но, ...но он всё чаще откровенно мешает. Гнать таких из Сената, в шею. Но не могу, народ его любит, но пусть только чего-нибудь наворотит, выгоню без жалости. На Софро нужны люди молодые и смелые, как ты. Не правда ли?
Он смутился, а Локита улыбнулась ласково. Её глаза сияли бриллиантовым блеском, как сияли редко когда. Но отчего-то он чувствовал в чистом, приятном голосе фальшь, сладкую неискренность, непонимание и совершенное безразличие.
– Мальчик мой, – продолжала она сладко, не обращая внимания на его смущение, на то, что у него полыхали от стыда, что выслушивает такое, молча, щеки, – не надо стесняться комплиментов. Тем более что ты их заслужил. Тебя ждёт великое будущее. А Элейдж – старый трухлявый пень, и место ему, где угодно, только не в Сенате. Надо быть ослом, что б проглядеть бунт на Рэне, а ведь это – его Сектор. Его слегка оправдывает только то, что и Стратеги пропустили бунт. Надо было тогда его выгнать, но, ...но не к чему было, формально, придраться.
Илант вспомнил недоумение, проступившее на её лице, сдержанное, слабое, выглядевшее как тень удивления на любом ином лице, но для неё это была весьма заметно проступившее на лице чувство, когда она поняла, что он отнюдь не разделяет ее взглядов. Он потер ладонь о ладонь, словно от озноба. Он слишком уважал Элейджа, что б разделять подобное мнение.
Идти к ней, в её покои не хотелось, не хотелось слышать её карамельно-сладкого: «мальчик мой», улыбаться, разговаривая с очередным из её кавалеров – молодым, здоровым, сильным, самоуверенным красавцем, что, будучи ненамного старше Иланта, и не имея стольких событий за плечами, сколько их было у него, смотрел на него, как на ребёнка. Свысока и чуть с насмешкой, как и сама Локита. Усмехаясь неизвестно чему, что можно было принять за скрытую издевку.
Илант замечал, как, побыв рядом с ней, мужчины становятся похожими на неё. Как меняется всё – интонации, высказывания, выражение лица и жесты, мимика и мысли, как на лицах проступает лёгкая вуаль высокомерия, незаметного сразу поверхностному взгляду, но если присматриваться, то очевидного.
Вздохнув, юноша поднялся на ноги, посмотрел на здание Сената, подумав, зашагал прочь. Захотелось провести ночь где-то ещё, но не в этих опустевших, словно вымерших садах. На выходе он кивнул парням из спецслужб, и усмехнулся – лицо одного показалось знакомым, не успело забыться, кажется, тому вчера улыбалась бабка. Молодой человек улыбнулся в ответ.
– Я в город, – сообщил Илант, – прогуляюсь. Пусть не ищут.